ТУРГЕНЕВ: ПОЭЗИЯ ПРОЗЫ

Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883) – великий русский романист, первый из русских писателей, чьи произведения получили мировую известность, были переведены на многие языки. Он много жил за границей, преимущественно в главной столице мира – Париже, был знаком со знаменитыми французскими писателями Жорж Занд, Гюставом Флобером, Эмилем Золя, Альфонсом Доде. Его отец, красавец, гвардейский офицер, был человеком неглупым, слабовольным и эгоистичным, рано умер и никакого положительного влияния на характер сына не оказал (некоторые его черты потом отразились в тургеневской повести «Первая любовь»). Мать будущего писателя, богатейшая орловская помещица, как личность самобытная, но несчастливая в браке, отличалась тяжелым деспотическим нравом, жестоко наказывала мальчика, угнетала и унижала уже взрослого сына (она умерла в 1850 году), не давала ему денег, все время грозила лишить Ивана наследства.
До весьма зрелых лет он был в полной власти самодурства недоброй, умной и волевой крепостницы, потом описанной в знаменитом рассказе «Муму». Все это вызвало протест против крепостничества и повлияло на характер юноши, мягкий, ранимый, сентиментальный, лишенный сильной мужской воли и самостоятельности, поддающийся любому энергичному нажиму и влиянию и обреченно видевший в важных событиях своей жизни некий рок, трагическую неизбежность, жестокую игру всевластной судьбы. Тем не менее он получил великолепное образование в нескольких пансионах, учился в Московском, Петербургском и Берлинском университетах.
Как и его соученик по Московскому университету Гончаров, молодой Тургенев застал уходящий романтизм, сложился как поэт в его культурных традициях и затем попал в среду будущих деятелей 1840-х годов – Т.Н. Грановского, Н.В. Станкевича, М.А. Бакунина и др. Произошло это в Берлине в 1838 году, а потом и в Италии. Этот кружок молодых философов-романтиков изучал идеи немецкого мыслителя Г. Гегеля и погружен был в рефлексию, то есть в отвлеченное философствование, мучительные сомнения во всех ценностях, чувствах и в самом человеке. Однако западноевропейская культура и цивилизация навсегда стали для молодого писателя (он уже печатался) тем примером разумной организации жизни, какой бы он хотел для своей страны. И когда нарождающаяся русская интеллигенция раскололась на два идейных лагеря – славянофилов и западников, Тургенев примкнул к последним и их передовые, просветительские мысли выразил в своих романах.
Вернувшись, Тургенев поселился в своем орловском имении Спасское-Лутовиново, затем познакомился с Лермонтовым, а потом и с Белинским и его кругом писателей: Некрасовым, Достоевским и другими литераторами. Будущий знаменитый романист начинал как поэт, печатал поэмы и стихотворения, да и по натуре своей был именно лириком, припозднившимся романтиком, учеником Жуковского и того же Лермонтова. Романтизм дал ему поэтическое миросозерцание и элегический склад нерешительной, легко поддающейся влияниям натуры. Эта лирическая музыкальность и мягкий, но безнадежный пессимизм и скепсис стали главной особенностью тургеневской прозы.
В 1844 году Тургенев написал свою первую повесть – «Андрей Колосов», где в эскизах уже появились главные герои и обозначился сам стиль романов Тургенева. Вскоре он перестал писать стихотворения и поэмы. В ранней прозе он показал себя учеником и последователем Гоголя. В 1843 году писатель познакомился в Петербурге с французской певицей Полиной Виардо. Встреча эта изменила всю его жизнь, что лишь отчасти описано в неожиданно смелой в изображении любви-амока, любви-рабства повести «Вешние воды». Далее он уже следовал за волевой и расчетливой артисткой, жил в основном в Париже и немецком курортном городе Баден-Баден, рядом с ней и ее семьей, возвращаясь за жизненными наблюдениями и деньгами на родину.
К началу 1847 года Тургенев написал и сдал в редакцию прогрессивного журнала Некрасова «Современник» рассказ «Хорь и Калиныч», первый из знаменитого цикла «Записки охотника». Другие рассказы написаны им в основном в Германии. Революция 1848 года застала Тургенева в Париже и произвела на него большое впечатление. Его вера в необходимость радикальных перемен в России была поколеблена, с тех пор либерал Тургенев склонялся к идее постепенных, цивилизованных улучшений в народной жизни.
В 1850 году Тургенев возвращается в Россию, завершает «Записки охотника» (отдельное издание 1852 года), пишет и ставит на петербургской сцене несколько пьес; лучшая из них, лирическая драма «Месяц в деревне» (1850), предваряет чеховские пьесы. За статью-некролог памяти Гоголя, а фактически за антикрепостнические «Записки охотника» он был арестован и выслан в свое имение. Весной 1852 года, будучи под арестом, он задумал роман «Рудин» (сначала он называл его «большой повестью»), но завершил работу над ним лишь в 1855 году.
В 1856 году писатель уехал за границу и жил там постоянно. К тому времени он был состоятельным человеком. В журнале «Современник» Тургенев напечатал первые свои романы «Рудин» (1856) и «Дворянское гнездо» (1859), но затем порвал с кругом «Современника» из-за появления там радикального критика Н.Г. Чернышевского и стал публиковать свои произведения в «Русском вестнике» и либерально-западнических журналах. Это были романы «Накануне» (1859), «Отцы и дети» (1861), «Дым» (1867) и «Новь» (1876), уже в сюжетах своих отразившие весьма сложные отношения автора с революционно-демократической интеллигенцией и передовой молодежью.
Одновременно Тургенев писал повести, в которых иногда говорил больше, нежели в романах, ибо там его лиризм и творческая мысль не были связаны большими общественными проблемами и понятной необходимостью изображать «новых людей», не очень автору близких, понятных и симпатичных. Лучшими из них в силу очевидного автобиографизма и и подлинности чувств являются «Первая любовь» (1860) и «Вешние воды» (1871), продолжающие тему «Дворянского гнезда» и составляющие с этим романом своеобразную поэтическую трилогию о русской трудной, несчастливой любви. Завершается литературная деятельность Тургенева циклом философско-лирических миниатюр «Стихотворения в прозе» и речью о Пушкине

Народ: от поэзии к правде
Появлявшиеся в «Современнике» очерки из крестьянской жизни «Записки охотника», выпущенные в 1852 году отдельным изданием в двух томах, и примкнувший к ним рассказ «Муму» (1852 год, опубликован в 1854-м), сделали Тургенева не только известным писателем, но и видным общественным деятелем. В цикле стали лучше видны антикрепостнические идеи автора поэтических рассказов, и никакие прокламации и революционные статьи в бесцензурной зарубежной печати не могли заменить этого спокойного и высокохудожественного свидетельства современника.
Молодой орловский помещик с детства знал все жестокие капризы, самодурство и простодушное тиранство “барства дикого” (Пушкин), видел, как его властная и своевольная мать угнетает и унижает крепостных крестьян, дворовых и собственных детей. Но богатый дворянин, учившийся в Петербургском и Берлинском университетах, долго живший в Италии и путешествовавший по Западной Европе, обладал мягкой, лирической, несколько флегматичной натурой, чуждался туманящих разум ненависти, злобы и мести, обличений общественных пороков и разрыва со своей средой и ее высокой культурой. Он не собирался яростно бичевать крепостничество в Париже или Лондоне и звать народ к топору. Помещик, дворянин и русский человек знал своих крестьян, помещиков, правительство, то есть свой народ. К тому же он был великим художником слова, а не революционным пропагандистом из семинаристов. Поэтические очерки народной жизни Тургенев превратил в обличительный документ огромной силы.
Он заговорил о барстве, угнетении и унижении, крепостном праве, роковом расколе русского общества на господ и рабов совсем другим языком, нежели его друг Некрасов. Не озлобленный мститель и обиженный ненавистник своего класса и дворянских гнезд, а впечатлительный поэт природы и народной жизни, неравнодушный знаток и заступник угнетенного и униженного человека (причем это касалось не только крепостных, но и разночинцев и дворян), деревенский житель с детских лет, увлеченный охотник и путешественник по родной земле, хранитель семейных преданий и народных легенд и поверий, российский просвещенный дворянин и заботливый помещик – таков автор книги совершенно оригинальной и для русской литературы той поры неожиданной именно по причине своего мягкого, меланхоличного гуманизма и тончайшей поэтичности – “Записок охотника”.
Сам автор называл ее – “мои очерки о русском народе, самом странном и самом удивительном народе, какой только есть на свете”. Сказано это любящим, достойным сыном своего народа. “Записки охотника” сразу определили его судьбу, эту удивительную, нестареющую книгу Тургенев обдумывал десять лет, писал всю жизнь, в ней содержатся темы его зрелых сочинений. Недаром критик А.В. Дружинин в 1857 году писал: «…Наш автор только в “Записках охотника” достигнул высшей степени своего развития и остановился на ней и остается на ней долгое уже время». И появившиеся впоследствии тургеневские социальные романы не смогли заслонить высокую поэзию и щемящую художественную правду “Записок охотника”. У книги была великая, отчетливо видимая автором цель. Она своей цели достигла, перешла в реальную жизнь, стала ее частью, стала на эту жизнь влиять, меняя ее, меняя нас.
Очевидно огромное социальное, общественное значение “Записок охотника”, важная роль этой правдивой и смелой книги в окончательном разоблачении и ниспровержении крепостного права и освобождении крестьян в самодержавной России. Она всем, и в том числе императору, вдруг открыла глаза на невозможность и безнравственность дальнейшего сохранения крепостнического деспотизма в России. Автор показал, кого и как у нас каждый день угнетают, и все увидели живых, реальных людей, своих братьев в человечестве, возникло, как и в гоголевской «Шинели», острое, мучительное чувство жалости и вины.
Тургенев своим участием в благородном деле освобождения справедливо гордился, навсегда запомнил неожиданную встречу на маленькой железнодорожной станции: “Вдруг подходят ко мне двое молодых людей; по костюму и по манерам вроде мещан ли, мастеровых ли. “Позвольте узнать, – спрашивает один из них, – вы будете Иван Сергеевич Тургенев?” – “Я”. – “Тот самый, что написал “Записки охотника”?” – “Тот самый…” – Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс. “Кланяемся вам… в знак уважения и благодарности от лица русского народа”.
Стоит задуматься, за что же мы вот уже 150 лет благодарим автора “Записок охотника”. Ф.И. Тютчев в ноябре 1849 года выслушал на вечере у князя В.Ф. Одоевского чтение актером М.С. Щепкиным тургеневского “Нахлебника” и заметил: “Это произведение отличается захватывающей и совершенно трагической правдой”. То же можно сказать о рассказах “Записок охотника”. Однако сам автор помнил, что он – прежде всего поэт-художник, пусть и с безошибочным социальным чутьем, и говорил: “Правда – воздух, без которого дышать нельзя; но художество – растение, иногда даже довольно причудливое – которое зреет и развивается в этом воздухе”.
Его “художество”, его творчество глубоко правдиво и вместе с тем является подлинной поэзией, живущей по собственным законам и не подчиняющейся требованиям минуты, нуждам той или иной политической партии или класса. Русский читатель понял и с благодарностью принял эту художественную правду, хотя и увидел всю требовательность любви автора к своим героям. Не то было с так называемой “общественностью” (это о ней Тургенев сказал позднее: “Общество наше, легкое, немногочисленное, оторванное от почвы, закружилось, как перо, как пена”), с русской интеллигенцией, которая усматривала в “Записках охотника” то чисто социальный протест, то чистую поэзию, то славянофильскую проповедь консервативных воззрений.
Все это можно при желании найти в очерках Тургенева, но книга его – произведение целостное и написана совсем о другом. Сам автор это знал и ответил своим критикам в письме 1857 года к Льву Толстому: “Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать; система – точно хвост правды – но правда как ящерица; оставит хвост в руке – а сама убежит: она знает, что у ней в скором времени другой вырастет”. Вся реальная правда “Записок охотника” для многих осталась закрытой и неподъемной. Между тем поэзия тургеневской лирической прозы не должна заслонять главной темы и художественной глубины этой уникальной книги о народной жизни.
Да, автор “Записок охотника” поэт в прозе, тонкий мечтательный лирик романтической школы Жуковского, певец русской природы. Но при появлении в журнале “Современник” некоторых ее очерков критике и читателям сразу вспомнилось совсем другое имя – Гоголь, автор “Мертвых душ”, поэмы в прозе. Конечно, это очень разные люди и художники. И все же… Гоголь ведь тоже был замечательным лириком в своей прозе, и особенно в знаменитых авторских отступлениях “Мертвых душ”. Тургенев писал свои “охотничьи” очерки о русском народе в основном во Франции, книга Гоголя о путешествии Чичикова по провинциальной России создана в Италии. Неласковая несчастная родина лучше видится нашим писателям на расстоянии, из “прекрасного далёка”…
И композиция обоих произведений одинакова: очерки и типы русских людей скреплены воедино образом путешествующего по родной земле рассказчика, только у Тургенева это не одержимый бесцельной деятельностью пройдоха Чичиков (в этом похожий на гончаровского Штольца из “Обломова”), а орловский помещик на охоте, пространство народного бытия сужено до границ этой черноземной губернии и в основном включает знакомые места писателя, а авторское “я” выражено с замечательной лирической смелостью, что и делает тургеневскую прозу столь поэтичной. Но это очевидное сходство говорит и о понятном родстве главной идеи Гоголя и Тургенева, о том, что их цель, “сверхзадача” – дать новый образ России и ее народа, расколотого, угнетенного сверху донизу, не поступившись при этом реализмом и художественностью и соединив лирику с острой социальной сатирой.
Важно здесь и другое. Вспомнив о вечном путешественнике Гоголе, мы видим, что Тургенев не одинок в своем трезвом и проницательном воззрении на судьбу России и ее народа. Самобытная философия русской истории ставит “Записки охотника” рядом с “Обломовым” Гончарова, “Философическими письмами” Чаадаева и “Историей одного города” Салтыкова-Щедрина. Стоит здесь вспомнить “Историю села Горюхина” Пушкина и перепевающую тургеневские идеи поэму Некрасова “Кому на Руси жить хорошо”. Об этом же размышляли Лев Толстой в “Войне и мире” и Достоевский в “Бесах”. Вот какие имена и великие произведения заставляет нас вспомнить скромная, не претендующая на учительство и пророчество книга Тургенева, которую мы давно зачислили в разряд детского чтения.
“Записки охотника” – это книга о народе, его социологическое описание в характерных типах и жизненных ситуациях. Это портреты, точные фотографически или “дагеротипно”, как тогда говорили. Но точности этой добивается в прозе великий художник и уходит при этом очень далеко от “физиологических” очерков тогдашней “натуральной школы” и от сентиментальных деревенских рассказов своей учительницы Жорж Санд. И вся поэзия и музыка тургеневской лирической прозы связана с русским крестьянством, представленным здесь в личностях очень разных, но одинаково самобытных и привлекательных. Каждое лицо здесь появляется продуманно и для читателя становится новым открытием, ведущим его к вполне определенным выводам и обобщениям.
Книгу открывает знаменитый рассказ “Хорь и Калиныч”. Чем же он всех читателей потряс при первом своем появлении в журнале? Это портреты двух друзей, эпически спокойного, уверенного в себе, крепкого хозяина и хитрого торговца, главы большой семьи Хоря и веселого, кроткого мечтателя Калиныча. Это очень разные живые люди, умеющие мыслить и чувствовать. Самая дружба их трогательна, вплоть до букетика цветов, подаренных Калинычем Хорю. Потрясло всех тогда то, что крепостные в изображении Тургенева – такие же люди, как все. Особенно удивило то, что писатель сравнил Хоря с великим эпическим поэтом, основательным мудрецом Гете, а Калиныча – с другим великим немецким поэтом, но мечтательным порывистым лириком – Шиллером. Поэтом и философом изображен и божий странник Касьян с Красивой Мечи, знающий народные предания и легенды, вспоминающий о вещей птице Гамаюн, умеющий лечить травами и тонко чувствующий поэзию природы и ценность неповторимой жизни любого живого существа.
Именно жизнь простого крепостного люда проникнута подлинной поэзией, будь то мечтательно-лирическая натура обо всех болеющего душой деревенского чудака (таких людей в народе называли юродивыми) и святого Касьяна с Красивой Мечи или из древнерусского жития вышедшая, олицетворяющая спокойное народное долготерпение грешная и святая Лукерья из “Живых мощей”. Поэзия есть и в самой смерти человека из народа, умирающего просто и достойно (эту тему продолжил потом Лев Толстой в рассказе “Три смерти”). В “Певцах” проникновенно говорится о Якове Турке и его замечательном даре песнопения: “Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны”. О дворянах и чиновниках, населяющих “Записки охотника”, этого не скажешь, хотя и не всех их автор обличает и разоблачает, не это ему нужно. “Бежин луг” – гениальное стихотворение в прозе о мечтающих о тайнах жизни крестьянских мальчиках, а о дворянах и их жизни таких поэтических страниц написать нельзя. Крестьяне же живут и умирают в единстве с великой прекрасной природой, которая делает русскую песню бескрайней и вольной, как степь и небо.
Однако еще Пушкин заметил, что русские песни часто полны неизъяснимой грусти, а друг Тургенева Некрасов назвал народное пение стоном. У лирика Гоголя печаль выражена тоже в песне: «Будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе». И в “Записках охотника” звучит унылая песня даровитых рабов. Стоящий на коленях народ не может остаться на высоте поэзии и правды, на вершинных нотах и захватывающем восторге своей вольной красивой песни. “Певцы” завершаются падением, безобразной сценой тяжелого русского пьянства, где несвободные люди тут же забыли красоту и поэзию, ожившую в выразительном голосе Якова Турка.
Кабак становится русским клубом, местом встречи и душевного отдыха заблудших и изверившихся “заброшенных людей”, здесь царят тяжелое недоброжелательство, ложь, зависть, злоба, обман, предательство, драка, воровство. Получается, что прав юродивый Касьян: чувства справедливости в русском человеке нет. Да, могучий одинокий Бирюк переступает через свою озлобленность и вражду со всем миром и людьми и по-христиански отпускает крестьянина, но он прощает вора и пьяницу, не умеющего и не желающего работать. А тот потом «отблагодарит» сурового лесника: либо убьет его, либо дом подожжет или собаку отравит. Обыкновенная история…
Долготерпение народное переходит в пассивность, бездеятельность, чревато страшным повседневным развалом, рукавоспустием. Всей русской «общественности» с ее либеральными иллюзиями и дежурными фразами о демократии и правах человека Тургенев ответил в откровенном письме к убежавшему от этого народа в Лондон старому другу Герцену: “Изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе”. Какой уж там «Колокол», кто слушал его красноречивые лондонские перезвоны в рабской сверху донизу России, кроме кучки «левой» интеллигенции… «Народ наш приходится больше жалеть, чем любить. В целом мире на всем пространстве истории трудно указать другой пример, где бы было больше расстояние между простым народом и культурными классами», – грустно заметил Гончаров. Но объяснение уже есть в художественной мысли тургеневской книги о народе, где до Гончарова показана русская обломовщина во всех классах и сословиях и содержится весомый ответ на будущую статью Добролюбова.
Провидческие мысли “Записок охотника” обобщены потом в примыкающем к этому циклу трагическом в своей разоблачительной силе рассказе “Муму”, где вековая бессловесность и покорность могучего, талантливого и симпатичного народа («Это олицетворение русского народа, его страшной силы и непостижимой кротости, его удаления к себе и в себя, его молчания на все запросы его нравственных, честных побуждений», – писал о Герасиме автор) вполне стоят мелочной и простодушной деспотии старой гадкой барыни. Сатира бьет не только в крепостничество и дворян-угнетателей. Но автор не разбрасывается, цель его горькой и грустной мысли одна. Жалко всех: собачку, Герасима, барыню, ведь и барыня по-своему несчастна, одинока, закоснела и зачерствела неумной душой в своем капризном деспотическом эгоизме. И сразу вспоминается «Шинель». Русский литератор и французский граф Е.А. Салиас говорил о прозе Гоголя: «Там есть грязное, но оно плачет». Пронзительным “гоголевским” чувством жалости к заблудшему, угнетенному, несчастному человеку всех русских сословий пронизаны “Записки охотника”.
И не стоит во всем винить крепостное право, царя-деспота и злых помещиков, русские люди сами виноваты в своем нравственном падении. Они не любят и не хотят работать, вечно ждут подачек, помощи от тех же помещиков, властей, церкви, богатых людей, иностранцев. Поэты природы и охоты оказываются простодушными и хитрыми пьяницами, ворами и профессиональными бездельниками, спокойно сидящими на шее работящих сердобольных русских баб вроде той же мельничихи. Потеряно чувство стыда. Крепостное рабство развратило великий народ, лень, страх и ложь разъели его могучую душу. Его угнетатели выходят из его же среды (см. рассказы “Бурмистр” и “Контора”).
О “дикой воле” мечтают тургеневские певцы, которые в цепях, пусть и незримых. Самое страшное, что беспощадный русский бунт – именно бессмысленный, по точному слову Пушкина, ибо ничего не меняет в народной судьбе: люди, отведя наболевшую душу и пролив реки крови, остаются крепостными рабами в тоталитарном государстве, идут на плаху за “хорошего царя” (а таковых в России никогда не было и не будет) и потому лишь меняют хозяев-угнетателей, служат им за черствый кусок хлеба и дырявую крышу над головой, не помышляя о личной свободе, самоуважении и достойном труде и справедливой плате за этот труд. И обо всем этом с тревогой думал лиричный автор “Записок охотника”.
Рассказ “Стучит!” – это повесть о русском преступлении, на которое так легко шли крестьяне. Здесь уже намечены темы прозы Достоевского и Лескова. А в так и не дописанном рассказе “Землеед” Тургенев повествует и о русском бунте: отчаявшиеся крестьяне убили жестокого помещика, заставив его съесть семь фунтов черной земли, которую он у них незаконно отнял. Поэма о народе и русской природе переходит в скорбь и гнев зрячей сатиры, писатель и об этих людях умеет сказать реальную правду. Ведь говорил же он славянофилу Константину Аксакову (сатирически изображенному, кстати, в рассказе “Однодворец Овсянников”) по поводу “Записок охотника”: “Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса”.
Столь же страшный развал, упадок, ограниченность, духовное и материальное оскудение видны в изображениях дворян и чиновников. Да, в таких фигурах, каковы помещики Пеночкин, Стегунов и Зверков, крепостники разоблачены, показаны жестокими ничтожествами. Но и другие дворяне не лучше. Их портреты писаны сатирическим пером, и здесь, особенно в незавершенном рассказе “Русский немец и реформатор”, Тургенев продолжает “Мертвые души” Гоголя и предвосхищает разоблачительную прозу М.Е. Салтыкова-Щедрина, его “Историю одного города”. «Никогда еще раньше внутренняя жизнь помещичьего дома не выставлялась в таком виде на всеобщее посмеяние, ненависть и отвращение. При этом нужно заметить, что Тургенев никогда не накладывает густых красок, никогда не применяет слишком сильных выражений. Наоборот, он повествует с большою пластичностью, употребляет всегда лишь изысканный слог, который необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта крепостничеству», – говорил Герцен о «Записках охотника» Тургенева.
Но на этом писатель не останавливается: не случайно органичной частью “Записок охотника” является рассказ “Гамлет Щигровского уезда”, язвительная и правдивая сатира на нарождающуюся русскую интеллигенцию, достойное введение к повести-памфлету «Дневник лишнего человека» (1849) и социальному роману “Рудин”. Человек, живший чужим умом, мучительно страдает от бездумного следования наносным, невыстраданным модным идеям, запоздало ненавидит их и деспотический «дружеский» кружок, становится человеком подпольным. Здесь показан очередной Репетилов, а за ним видны комические и вместе с тем жалкие фигуры Ситникова, Любозвонова и Лебезятникова. Рассказ “Конец Чертопханова” написан много позднее, и это уже прозорливое предсказание трагического конца русского дворянства, с прискорбным простодушием и сословной спесью пробавлявшегося балами, красивыми «романами», псовой охотой, лошадьми да цыганами и в решающий момент истории не сумевшего защитить себя, своих детей и великолепные дворцы и имения, беспомощного царя, богатейшую, могучую империю, великую культуру.
И для исторического контраста и сравнения в книге Тургенева повествуется о роскошной жизни старого барства екатерининских времен (“Малиновая вода”), о таких могучих, цельных личностях, как граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский (“Однодворец Овсянников”). Все ушло, измельчали и обнищали дворяне, само их затянувшееся крепостничество и барское самодурство – недальновидное, мелочное, неумное, угнетающее придирчивой, недалекой жестокостью, и недаром Хорь и бурмистр смеются над своими разоряющимися помещиками. Вдруг становится ясно, что все это долго не продлится и очень плохо кончится, и такая пророческая мысль особенно потрясла дворян, прочитавших правдивую книгу об их крепостных рабах.
Да, “Записки охотника” Тургенева – книга непростая, ее надобно уметь читать правильно и без купюр, всю насквозь, пользуясь реальным комментарием и безотказным словарем В.И. Даля. Здесь нет ничего лишнего или неудачного, все служит авторскому замыслу, главной цели. И нужно знать русскую историю, язык и предания, высокохудожественной страницей которых это многосложное сочинение является.
Но все вышесказанное вовсе не отменяет того очевидного обстоятельства, что тургеневская книга полна поэзии и правды русской природы и народной жизни. Недаром сильно недолюбливавший Тургенева Гончаров написал ему честно: «Скажу очень смелую вещь: сколько вы ни напишете еще повестей и драм, вы не опередите вашей Илиады, ваших «Записок охотника»: там нет ошибок; там вы просты, высоки, классичны, там лежат перлы вашей музы: рисунки и звуки во всем их блистательном совершенстве!» Все здесь объемно, зримо, полно красками, звуками, запахами.
В отличие от множества «обличительных» произведений тех лет, книгу Тургенева мы будем вечно читать и перечитывать, ибо такие шедевры появляются только однажды, создает их великий художник вовремя и на все времена. Французский писатель Альфонс Доде оценил богатство лирической прозы своего русского друга: “У большинства писателей есть только глаз, и он ограничивается тем, что живописует. Тургенев наделен и обонянием и слухом. Двери между его чувствами открыты. Он воспринимает деревенские запахи, глубину неба, журчание вод и без предвзятости сторонника того или иного литературного направления отдается многообразной музыке своих ощущений”. Лев Толстой высоко ценил именно «Записки охотника». Но лучше всех понял поэтическую книгу Тургенева близкий ему по роду дарования и складу личности лирик Ф.И. Тютчев: «Полнота жизни и мощь таланта в ней поразительны. Редко встречаешь в такой мере и в таком полном равновесии сочетание двух начал: чувство глубокой человечности и чувство художественное; с другой стороны, не менее поразительно сочетание реальности в изображении человеческой жизни со всем, что в ней есть сокровенного, и сокровенного природы со всей ее поэзией».
Автор этой великой книги о русском народе лучше нас понимал ее социальный смысл и звучание, ее историческое значение: “Бывают эпохи, где литература не может быть только художеством – а есть интересы высшие поэтических интересов”. И все же его “Записки охотника” и поныне остаются одной из самых светлых, поэтичных, художественных книг русской литературы. И произошло это потому, что героем книги стал не только русский народ, но и русский язык, о котором автор “Записок охотника” сказал пророчески:
“Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! – Не будь тебя – как не впасть в отчаяние, при виде всего, что совершается дома? – Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!”

Путь к социальному роману
Известно, что романы Тургенева прежде всего романы социальные, что, разумеется, не отрицает их тонкого и глубокого психологизма, изящной элегичности и музыкальности прозы, высокого повествовательного мастерства, властного обаяния женских образов и любовных коллизий. Его лиризм всегда был поэзией действительности. Л.В. Пумпянский, очертивший границы созданного Тургеневым типа социально-психологического романа, писал: “Это поистине наиболее социальный вид литературы, потому что через него совершается процесс самоотчета общества; через него общество начинает понимать, какие силы, какие породы людей, какие типы и категории деятелей оно имеет в своем распоряжении, иными словами – отдает себе отчет в человеческом материале своих двигателей, своих деятелей и вождей”. Именно так воспринимали тургеневские романы современники, именно точным и подлинно художественным отображением социальной реальности, общественной психологии и типов деятелей в поистине уникальную эпоху развития русской истории Тургенев завоевал свое место в мировой литературе.
По своему характеру и складу литературного дарования молодой Тургенев мало подходил для роли социального романиста, но сама его жизнь и логика развития таланта привели поэта к прозе, к необходимости найти в русской действительности главное действующее лицо этой эпохи, обозначить центральную социальную проблему и выстроить вокруг них действие романа и других персонажей. Два таких романа в русской литературе уже имелись – «Евгений Онегин» Пушкина и «Герой нашего времени» Лермонтова. Учитель Тургенева Гоголь социального романа так и не написал. В литературе 1840-1850-х годов ощущалось некое зияние, потребность в большой прозаической форме и новом герое. И здесь чрезвычайно своевременно и удачно было появление Тургенева со своим первым романом «Рудин» (опубликован в «Современнике» в 1856 году).
К тому же именно он долгие годы находился в той среде, которая была по тем переходным временам передовой, сообща разрабатывала идеи и планы изменения русской жизни, точнее, обсуждала их в кружках университетской молодежи, где разночинцы и дворяне, по убеждениям своим радикальные западники и противники крепостного права, слились в демократическую интеллигенцию. Эта среда дала нам Белинского, Герцена, Грановского, Бакунина, Станкевича, Гончарова и самого Тургенева, ее будущего историка и исследователя. Это и были главные «герои своего времени», общественные деятели, определявшие направление умов и духовных исканий тех лет. Отсюда взял автор своего Рудина – тип собирательный, вобравший в себя характерные черты даровитых современников Тургенева. Недаром сначала он назвал свою «большую повесть» – «Гениальная натура».
В этом названии явственно звучат ирония и сатира. К своему роману Тургенев шел через очерк «Гамлет Щигровского уезда» и повесть «Дневник лишнего человека», а это были памфлеты, сатирическое разоблачение романтических кружков и их много говоривших, но мало делавших деятелей-теоретиков. Это стремление к критическому портрету было у Тургенева в начале работы над романом в 1852 году и позднее даже усилилось, ибо к тому времени поколение деятелей 1840-х годов свою культурную задачу выполнило и уже сходило с общественной сцены, выявив свои очевидные и очень большие недостатки и уступая место «новым людям».
Казалось бы, это должно было облегчить работу романиста, но Тургенев очень долго писал и переделывал книгу, пока она из «большой повести» и памфлета не стала социальным романом, то есть жанром эпическим и объективным. Дело было и в новой общественно-литературной ситуации, когда все наследие прошлого заново обдумывалось, переоценивалось и когда в первых романах Тургенева и Гончарова окончательно складывался русский классический реализм и определялись общие законы «большого» жанра, принятые и по-своему развитые потом Достоевским и Львом Толстым.
Новое общее движение только нарождалось, и деятели 1840-х годов в самом строе своих мыслей и облике отразили неизбежные противоречия и трудности переходного времени. Эпоха эта породила особый тип «идеалиста сороковых годов», человека слова, а не дела, заменившего невозможную в эпоху деспотизма практическую общественную деятельность пылкими и долгими разговорами в дружеских кружках, существенным усложнением своего внутреннего мира, богатой оттенками музыкой чувств, развитой рефлексией и т.д. Бушевание слов и страстей причудливо совпадало у этих людей с гегельянской рассудочностью, пристрастием к отвлеченным схемам и идеалам, чуждым живых порывов сердца и ума. Для того чтобы впоследствии написать роман со значимым названием «Отцы и дети», надо было рассказать сначала об «отцах», и Тургенев сделал это в «Рудине» и примыкающих к нему повестях о людях и кружках 1840-х годов.
Конечно, Н.В. Станкевич, Герцен, Белинский, Константин Аксаков, Грановский, Кавелин, вышедшие из этого кружка, были очень разные люди, в дальнейшем они пошли по расходящимся путям, некоторые стали идейными врагами, но рефлексия (ключевое слово эпохи), глубочайшие сомнения и духовные противоречия, ранимость, «раздвоение мысли и жизни» (Ап. Григорьев) были присущи им всем, стали чертой времени, характером эпохи. «Присутствие элемента отрицания, “рефлексии”, в каждом живом человеке составляет отличительную черту нашей современности; рефлексия – наша сила и наша слабость, наша гибель и наше спасенье», – писал об общественной психологии 1840-х годов сам Тургенев.
Рефлексия эта – следствие тяжелейшего николаевского деспотизма. «Руки и ноги были связаны. Отсюда явились идеалисты, фантазеры, робкие и безвольные. Герои в кресле, в халате, в туфлях… Чем меньше было дела, тем сильнее работал язык. Кто много болтает, тот мало делает», – писал о своих современниках литератор Е.А. Салиас, прекрасно знавший эту духовную среду изнутри. Таковы люди 1840-х годов, среди которых жил молодой Тургенев, таков и он сам. Этот тип личности и стал центральной фигурой тургеневских повестей, главным героем первого романа писателя.
Такая проверка “на прочность” была суровой, но жизненно необходимой. В этих условиях тургеневское восприятие эпохи 1840-х годов и ее деятелей существенно переменилось и стало резко критическим. Однако молодой писатель не мог забыть и о том, что эта общественная эпоха дала России великих писателей, мыслителей и ученых. И в его художественном сознании беспощадная критика общественного явления и общественных деятелей постепенно соединяется с их же творческой защитой, откровенным признанием их прав и немалых достоинств, пониманием их трудностей м проблем.
Такое непростое движение писательского сознания запечатлено в первом социально-психологическом романе Тургенева “Рудин”, о котором сохранилось тонкое суждение критика Аполлона Григорьева: «В этой повести совершается перед глазами читателей явление совершенно особенное. Художник, начавши критическим отношением к создаваемому им лицу, видимо путается в этом критическом отношении, сам не знает, что ему делать с своим анатомическим ножом, и, наконец, увлеченный порывом искреннего старого сочувствия, – снова возводит в апотеозу в эпилоге то, к чему он пытался отнестись критически в рассказе». Достигается это продуманным введением новых сцен, диалогов, обобщений и нового финала романа.
Григорьев, сам хороший прозаик, заметил непростое движение тургеневской мысли к новому типу повествования и способу творческой оценки эпохи и ее деятелей, но не до конца понял его значение и цель. Ведь в романе «Рудин» Тургенев дает гораздо более точную и глубокую оценку эпохи 1840-х годов и ее главных деятелей, нежели в окружавших эту этапную вещь повестях. И это уже художественная оценка, медленно освобождающаяся от памфлетной односторонности «Гамлета Щигровского уезда» и «Дневника лишнего человека».
В романе описано появление в дворянском имении странствующего философа и оратора Дмитрия Рудина, в котором современники сразу узнали многих деятелей 1840-х годов, и прежде всего скитавшегося по Европе профессионального революционера и романтического авантюриста М.А. Бакунина. Отточенный в кружках и на диспутах замечательный дар слова, европейская (учеба в Берлине и Гейдельберге) образованность, благородные порывы и передовые мысли, чувство изящного и поэтичность, необыкновенная энергия и эффектная внешность – все эти черты характера, написанного с натуры. Из рассказа прежнего его друга и помещика Лежнева мы узнаем о романтической молодости Рудина. В то же время очевидно, что человек этот беден, далек от каких-либо практических решений своих великолепных планов и является, как тогда говорили, «приживалом», то есть живет на счет тех скучающих богатых людей, которые им заинтересовались и предложили умному говоруну пожить в своем доме.
В провинциальном дворянском гнезде богатой барыни Дарьи Ласунской к пылкому романтику и отличному актеру Рудину отнеслись по-разному, ибо его обитатели и гости, как и все тогдашнее русское общество, были расколоты на старое и новое поколение. Люди патриархальных воззрений (желчный помещик Пигасов и др.) раздражены его появлением и новыми идеями, молодое поколение (дочь Ласунской Наталья и состоящий при младших детях учителем студент Басистов) видит в Рудине учителя жизни, провозвестника новых истин, зовущего к практической деятельности во имя высоких общественных идеалов, готовы пойти за ним.
Но рано или поздно слова любого человека должны становиться делами, и тут-то происходит проверка деятеля и его идей, испытание жизнью. Рудин не выдерживает традиционного для русского романа испытания любовью, он обманывает поверившую в его красивые фразы Наталью, девушку с сильным характером и чувствами, жаждой деятельности. Выявились его позерство и краснобайство, неискренность, выработанные в кружке деспотизм и вторичность мысли, бестактное вторжение в чужой внутренний мир, неспособность совершать решительные поступки и претворять свои бесчисленные планы в жизнь.
Но разоблачение и заслуженная сатира – тема повести, а Тургенев уже пишет социальный роман. И поэтому в конце книги он дает объективную, в основе своей положительную оценку Рудина как человека и общественного деятеля: «Рудин – гениальная натура! Гениальность в нем, пожалуй, есть, а натура… В том-то вся его беда, что натуры-то, собственно, в нем нет… В нем есть энтузиазм; а это… самое драгоценное качество в наше время. Кто вправе сказать, что он не принесет, не принес уже пользы? Что его слова не заронили много добрых семян в молодые души?..» Гибель Рудина на парижских баррикадах во время революции 1848 года, казалось бы, картинно красива, нелепа и бесцельна, но это поступок, героизм, характеризующее человека дело, а не слова. Хотя критика и говорила тогда, что «он умер за слова» (Ю.Н. Говоруха-Отрок).
В “больших” прозаических жанрах движение углубляющейся в проблемы и характеры писательской мысли неизбежно раздвигает рамки книги, и первый тургеневский роман рождается из существенно усложненной, разрабатываемой как бы изнутри повести (что подтверждается фактами творческой истории «Рудина»). Этот путь рождения социально-психологического романа, и в особенности авторскую точку зрения на главное действующее лицо, тогда было трудно понять и принять. При своем первом появлении тургеневский Рудин многим (и в том числе вождям революционных демократов Чернышевскому и Добролюбову) показался простой карикатурой, характером, лишенным высокого и трагического. Они восприняли художественную прозу, роман как газетный фельетон, задевающий весь демократический лагерь.
Однако со временем сделанная в «Рудине» оценка общественной эпохи и типа ее главного деятеля, будучи не кружковой, а именно художественной, была правильно понята и усвоена последующими поколениями, и, прежде всего критиками-демократами, осознавшими все удобство ссылаться в своих статьях на персонажа известного романа и тем самым использовать силу художественного образа.
Она постепенно стала общепринятой. И когда, например, недолюбливавший писателя консервативный критик Константин Леонтьев вспомнил об эпохе 1840-х годов, то он в своей статье сразу же воспользовался материалом тургеневских романов, их емкими и всем известными образами: «Многие из этих людей 40-х годов (“отцы” тургеневские) доказали, что они способны быть не только мыслящими Рудиными, но и стать во главе практических учений, способны неусыпными трудами прокладывать свежие пути, являться в трудные минуты с духовной поддержкой колеблющемуся обществу». Эта оценка русского общества и общественных деятелей далека от рептильной реакционности, ибо она опирается именно на художественный материал тургеневского социального романа, а не на журнальные статьи или мемуары. Вспомним и знаменитую публицистическую статью прогрессивного критика Дмитрия Писарева «Базаров», также опирающуюся на художественные образы Тургенева. Эти образы при их явлении сразу становятся объективной истиной, с которой приходится считаться критикам и общественным деятелям разных взглядов.
В критике 60-80-х годов XIX столетия чаще всего упоминалось о «Рудине» и «Отцах и детях». Оба романа не только показали развитие исторических эпох и смену самого типа русского общественного деятеля, но и дали понятие о природе и движении художественного сознания Тургенева-романиста. Этими романами он доказал, что идеи и люди 1840-х годов породили демократов-«шестидесятников» базаровского типа. Конечно, «Отцы и дети» – вершина тургеневского писательского мастерства, этот роман много выше «Рудина», однако «Рудин» – знаменательное начало. Об этом говорил еще Анненков: «Приближалось, однако, время общественных, в прямом смысле слова, романов и для Тургенева, превративших его в политического деятеля. Оно началось с появления повести “Рудин”, в 1856 году».
Добавим, что с романа «Рудин» начинается не только социальная романистика Тургенева, но и новая литературная и историческая эпоха, прощающаяся в этой переходной книге с 1840-ми годами, с ушедшим веком позднего романтического идеализма и цветистых фраз, с пресловутой рефлексией, со старым типом «героя нашего времени». Примечательно, что столь отчетливое и потому социально значимое понимание смены эпох и типов деятелей родилось именно в художественном сознании Тургенева-романиста. Социальное начало порождало творческое мышление.

Роман без героя
Социально-психологические романы Тургенева являют собой цикл, соединяются в художественное целое именно через меняющийся образ времени и его героя, общественного деятеля эпохи. Но в романе «Дворянское гнездо» (писался в 1857-1858 годах, опубликован в «Современнике» в 1859 году) такого героя нет, и сам Тургенев вначале дал книге (он тогда именовал ее «большой повестью») название по имени главной героини – «Лиза». Деятели 1840-х годов в лице Рудина уже ушли с общественной сцены, базаровы 1860-х годов еще не появились. Казалось бы, Тургенев должен был их дождаться, но он предпочел написать «Дворянское гнездо», самый «тургеневский» (а, может быть, просто лучший) свой роман, к которому позднее органично присоединилась маленькая лирическая дилогия – повести «Первая любовь» (1860) и «Вешние воды» (1871). В этих автобиографических произведениях и кроется подлинный Тургенев.
И здесь проявились вся сила тургеневского лиризма, самобытность его созревшего таланта: в обыденной русской жизни (действие романа происходит в провинции в 1842 году) Тургенев смог отыскать и показать такие личности, такие события, такую поэзию и правду, что красноречивые либералы рудины и мужественные демократы базаровы с их одинаково отвлеченными, головными теориями оказались действительно лишними в этом лирическом романе людьми. Зато благодарный русский читатель сразу узнал в этой книге себя, свое прошлое и настоящее, повседневные заботы, верования, светлые воспоминания и грустные потери, так глубоко и верно понятые и прочувствованные лирическим романистом. Виден там и сам автор. «Тургенев в каждое новое произведение вносит целиком все свое прожитое и все свое настоящее», – верно заметил по поводу «Дворянского гнезда» критик Аполлон Григорьев.
Это единственный из романов Тургенева, который был всеми понят, принят и прочитан правильно, согласно авторской воле, и не вызвал никаких споров. «Повесть его произвела огромный успех», – писал в апреле 1859 года И.А. Гончаров. «Успех «Дворянского гнезда» оказался таким, какого мы за много лет не упомним. Небольшим романом г. Тургенева зачитывались до исступления, он проник повсюду и сделался таким популярным, что не читать «Дворянского гнезда» было непозволительным делом. Его ждали несколько месяцев и кинулись на него, как на давно ожидаемое сокровище», – свидетельствовал критик А.В. Дружинин.
Между тем в тургеневском романе не было захватывающей детективной интриги, могучих и красивых героев и их бурных страстей, схожих портретов, передовых идей и борьбы за народное счастье, преступления и наказания, новых людей и новых женщин, сложных нравственных исканий, красот стиля и прочих действенных способов привлечения романистами читательского внимания. Публицистической «левой» критике здесь нечем было поживиться, что и признал с неудовольствием главный ее деятель Добролюбов. «Дворянское гнездо» написано «смиренной прозой» (Пушкин), в полном соответствии с высказанным в «Евгении Онегине» обещанием автор пересказал «преданья русского семейства, любви пленительные сны да нравы нашей старины». И этому не мешают пока ни Рудин, ни Базаров.
И здесь стоит напомнить любопытные слова другого великого романиста – Ф.М. Достоевского: «Если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на читателя… Тут действительно все, что у нас было доселе красивого. По крайней мере, тут все, что было у нас хотя сколько-нибудь завершенного. Я не потому говорю, что так уже безусловно согласен с правильностью и правдивостью красоты этой; но тут, например, уже были законченные формы чести и долга, чего, кроме дворянства, нигде на Руси не только нет законченного, но даже нигде и не начато». Хотя Достоевский с сожалением (ибо сам дворянин) и понятной иронией указывает на всю беззащитную уязвимость этой уходящей красоты и правильности форм и традиций, но в сочувственных словах его кроется объяснение непреходящей читательской популярности «Дворянского гнезда».
Действие романа разворачивается «во глубине России» (Тютчев), в губернском городе и окружающих его дворянских имениях в очень тихое, застойное время николаевского царствования, когда в «подмороженную» долгим деспотическим правлением русскую жизнь не пришли еще идейный раскол и политическая борьба и все ограничивалось разговорами в кружках и салонах. Это обыкновенная русская история, но у нее есть свои корни, и рассказывается о