РЕКВИЕМ («Мастер и Маргарита»)

Даже богам невозможно милого
им человека избавить от смертного
часа.
Стихи из «Одиссеи» Гомера в
переводе В.А.Жуковского,
цитируемые в черновиках
булгаковского романа

Над рабочим столом Булгакова висела старинная гравюра, изображающая «лестницу жизни», историю человека от рождения до смерти. Писатель любил эту наивную картинку, ибо она соответствовала его собственному воззрению на судьбу человека: «У каждого возраста – по этой теории – свой «приз жизни». Эти «призы жизни» распределяются по жизненной лестнице – всё растут, приближаясь к вершинной ступени, и от вершины спускаются вниз, постепенно сходя на нет».
«Лестница жизни» самого Булгакова коротка, но насыщена событиями, встречами, триумфами и катастрофами. В его дневнике об этом сказано так: «Запас впечатлений так огромен за день, что свести их можно только обрывками, с мыслью впоследствии систематизировать их. День, как во время севастопольской обороны, за месяц, месяц – за год». И в таком постоянном напряжении, вечной борьбе прожита вся эта удивительная, трагическая, счастливая жизнь. Есть в ней некая тайна, которую еще предстоит разгадать. Недаром автор «Мастера и Маргариты» много думал и писал о «нелепости судьбы таланта», «о самых странных опасностях на пути таланта». Впрочем, еще Достоевский в «Бесах» заметил, что для полноты жизни нужно столько же несчастья, сколько и счастья.
«Лестница жизни» Булгакова крута и полна самыми неожиданными и странными опасностями. Главный «приз» здесь, конечно же, сама жизнь, ее ежедневные уроки, творчество, искания духа, общение с людьми. И все же в биографии Булгакова есть некий центр, то средоточие идей и исканий, к которому все обращено, все тяготеет, где все завершается, куда сходятся все нити. Это роман «Мастер и Маргарита», главная книга писателя. Именно благодаря ей судьба Булгакова являет собой восхождение, все время стремится ввысь, и это упорное стремление обрывает лишь смерть. Автор «Мастера и Маргариты» в конце своей жизни достиг вершины, обрел покой, и потому его роман – это еще и музыкальное произведение, поминальная месса, «Реквием» самому себе.
К роману о Боге и дьяволе писатель обратился, когда понял, что театр съел его всего, как он выразился. В пьесах говорили персонажи, авторская идея передавалась через музыку чувств. Такая односторонность естественна для драматурга, но для прозаика, для романиста гибельна. К тому же стремительно назревала первая, самая страшная и болезненная катастрофа – изгнание со сцены, означавшее для Булгакова смерть его театра.
И он вернулся к прозе, выбрал свободный и вместе с тем предельно требовательный к автору жанр романа и удивительную, находящуюся в полном несоответствии со всеми тогдашними литературными лозунгами, исканиями и требованиями тему – о Боге и дьяволе. Этим выбором читатели и исследователи потрясены (Ермолинский: «Неожиданность каждой новой главы ослепляла») и увлечены до сих пор. Начали удивляться теме романа уже его герои – опытный трусоватый редактор, прочитавший рукопись Мастера, и скептичный Воланд: «О чем, о чем? О ком? Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы?»
Булгаков искал и нашел, точнее, придумал тему, которая спасла, возродила к новой творческой жизни его самого, да и его театр тоже, ибо роман помог пьесам устоять, многое им дал и в свою очередь позаимствовал идеи и образы у драматургии. Идеи двигались, развивались, меняли форму, перетекая из одного жанра в другой. И потому для автора «Мастера и Маргариты» так важно было начать работу над романом в преддверии стремительно приближающейся театральной катастрофы 1929 года.
«Я знаю, что мне вряд ли придется еще разговаривать печатно с читателем. Дело это прекращается. И я не стремлюсь уже к этому. Я не хочу. Я не желаю», – сказано в его трагическом письме 1928 года к Горькому. Ибо Булгаков видел, конечно, куда все идет в стране и его писательской судьбе, и готовил роман как своего рода убежище, где можно было затвориться, мыслить и творить, не выходя на открытое опасное пространство советской сцены и в подцензурную советскую печать. Этот мудрый, самодостаточный роман мог подождать, пока время, литература, читатель, общественное сознание до него дорастут. И с загадочной улыбкой пропустил вперед тех, кто очень спешил.
Да, в тогдашних булгаковских письмах Правительству СССР и официальным лицам звучат болезненная напряженность и ноты отчаяния, и все же это не безнадежность тупика, писателю сгустившийся мрак собственной души удалось развеять (иначе его постигла бы печальная судьба Мастера) и дорогой ценой выполнить свою задачу. Молчание великого писателя – всегда трагедия, но это не пустота и мрак, а скрытая запретная работа мысли, которая рано или поздно обретет свободу. «Я желаю разговаривать наедине и сам с собою. Это занятие безвредно, и я никогда не помирюсь с мыслью, что право на него можно отнять», – сказано в том же булгаковском письме к Горькому. Таким постоянным диалогом с самим собою стал для писателя последний «закатный» его роман.
Еще в 1923 году Булгаков записал в дневнике: «Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним – писателем». Драматург и писатель – понятия разные и весьма далекие. Драматург – слуга двух господ, театра и литературы, писатель – одинокий охотник, знающий лишь свое дело. За все он платит жизнью, такова цена независимости.
Роман пришел вовремя и спас. «Лестница жизни» Булгакова продолжилась. В свой самый темный год он увидел свет надежды. Именно в 1929 году происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты» (хотя здесь есть и иные временные рамки и авторские меты), и работа над романом велась тогда же.
Начата она была, по всей видимости, еще в 1928 году: «Здесь же, на Большой Пироговской, был написан «Консультант с копытом» (первый вариант в 1928 году), легший в основу романа «Мастер и Маргарита». Насколько помню, вещь была стройней, подобранней: в ней меньше было «чертовщины», хотя событиями в Москве распоряжался все тот же Воланд с верным своим спутником волшебным котом. Начал Воланд также с Патриарших прудов, где не Аннушка, а Пелагеюшка пролила на трамвайные рельсы роковое постное масло. Сцена казни Иешуа была так же прекрасно-отточенно написана, как и в дальнейших вариантах романа. Из бытовых сцен очень запомнился аукцион в бывшей церкви. Аукцион ведет бывший диакон, который продает шубу бывшего царя…» (Л.Е. Белозерская).
Эту редакцию романа (четыре тетради) автор потом разорвал и почти полностью сжег вместе с Еленой Сергеевной после отправки письма Сталину в марте 1930 года. Но мысли сохранились, зажили собственной жизнью. И лишь в 1932 году в Ленинграде писатель оживленно сказал жене: «Начну снова, это будет новая вещь, роман в двух частях, там будет женщина и будет любовь (до этого Мастера и Маргариты, как персонажей, не было)» (С.Н. Семанов). Писал, как привык, в толстых «общих» тетрадях. Закончил роман вчерне лишь в 1938 году, затем были перепечатка в одном экземпляре и правка уже по машинописи: «Он лежал, писать не мог, она читала, он правил на слух. Иногда добавлял страницы. В 1939 … устроил первое чтение, были актеры, и еще не помню других, кроме Файко (сосед). Приглашал, как в театр, одевал черный костюм, к пол-восьмого без опозданий. Уговор: после чтения ужин и не единого слова. 5 вечеров». Лишь после смерти автора жена начисто перепечатала эту правленую им машинопись в двух экземплярах. Хотелось бы сравнить оригинал с копией по всем правилам текстологии (ведь неизбежны пропуски, ошибки), но увы…
И еще одно важное обстоятельство, похожее на закономерность. В 1929 году Михаил Афанасьевич Булгаков познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской, впоследствии третьей его женой и незаменимой помощницей, много значившей в судьбе книги и её творца. Настолько много, что мы, кажется, до сих пор читаем роман Булгакова в её редакции, а не подлинный его текст.
Это была встреча не очень юной, прожившей достаточно сложную и беспорядочную жизнь матери двоих сыновей не только с замечательным писателем и новым любимым, но и с его главным романом, следующим образом описанная Еленой Сергеевной: «Ведёт через улицу, приводит на Патриаршие пруды, доводит до одного дерева и говорит, показывая на скамейку: здесь они увидели его в первый раз…» Теперь мы все знаем, о какой книге и о какой её главе шла тогда речь. Больше знаем и о самой Елене Сергеевне.
Т.А. Луговская вспоминала: «Она не была красивой никогда, но была очень обаятельна». Но когда друзья и близкие услышали об их браке, С.А. Ермолинский воскликнул: «Миша, ты сошёл с ума!» А тот отрезал: «Не твоё дело!» Да, с этого момента это стало делом и судьбой самого Булгакова, хотя ему и было с самого начала ясно, что встретившиеся ему в минуту жизни трудную сёстры из Риги Лёля и Оля Нюренберг – девушки очень непростые и что сама эта встреча не была случайной. Та же Луговская запомнила, что к Ольге Бокшанской «сходились все нити, она была как бы связной между многими людьми».
Не будем здесь разбирать версию-сплетню о том, что Ольга в 1920-е годы была любовницей Сталина. Не вспомним и о том, чего прожившей весьма бурную молодость Лёле стоило стать стильной, влиятельной и благополучной женой простодушного советского генерала Е. Шиловского. Но, допустив сестёр в свою полную таинственных случайностей и опасностей жизнь, Булгаков её продлил, завершил и спас, сохранил для нас свою главную книгу. Две прежние его жены этого сделать никак не смогли бы и к тому же не до конца понимали, рядом с кем им довелось тогда жить.
В 1930-е годы жизнь писателя не стала легче, но это время расцвета его таланта, пора трудной, часто прерывавшейся работы над «Мастером и Маргаритой». Сам Булгаков писал в 1931 году Сталину: «После полутора лет моего молчания с неудержимой силой во мне загорелись новые творческие замыслы… замыслы эти широки и сильны». Это сказано и о работе над романом. Слова его, искренние и прочувствованные, быстро стали делом, обрели плоть.
Созданы блистательные, всем ныне известные булгаковские произведения: биографическая книга для горьковской серии «ЖЗЛ» «Жизнь господина де Мольера», пьесы «Кабала святош», «Блаженство» и «Иван Васильевич», «Пушкин», «Адам и Ева», «Дон Кихот», остроумнейший памфлет «Театральный роман», оперные либретто, инсценировки и киносценарии.
Да, произведения эти не печатались, запрещались, не принимались к постановке, укладывались автором в ящик письменного стола. Они долго шли к нам, дожидаясь своего часа. Да, автор безмерно страдал, был подавлен и оскорблен.
Но ведь все это было написано, и как написано! И главный «приз жизни» Булгакова, вершина его пути и вместе с тем духовное завещание – роман «Мастер и Маргарита», создававшийся с конца 20-x годов до самой смерти. 11 марта 1939 года, накануне предчувствуемой им последней театральной катастрофы (на этот раз с пьесой «Батум»), Булгаков пишет Вересаеву: «Теперь я занят совершенно бессмысленной с житейской точки зрения работой – произвожу последнюю правку своего романа. Все-таки, как ни стараешься удавить самого себя, трудно перестать хвататься за перо. Мучает смутное желание подвести мой литературный итог». Да, это итог и вершина. Здесь после долгих поисков была, наконец, определена высота писательского взгляда на мир, историю и человека, впоследствии сделавшая роман всемирно знаменитым.
Книга пролежала в архиве вдовы писателя Е.С. Булгаковой четверть века и после журнальной публикации в 1966-1967 годах была переведена на многие языки, стала выдающимся событием духовной жизни нашего времени, сделала своего творца одним из самых читаемых писателей XX столетия. На основе булгаковского романа создаются пьесы, кинофильмы и даже балеты, мюзиклы и симфонии.
«Мастеру и Маргарите» посвящено множество книг и статей, а будет написано еще больше, и международная булгаковская библиография, выпущенная в США в 1976 году, давно уже устарела. Книга постепенно обросла разного рода комментариями, многословными толкованиями «евангельских глав», неизбежными списками прототипов, чрезвычайно серьезными, в духе булгаковского «мудреца» Феси, штудиями мифологии и демонологии, аккуратными описаниями использованных автором литературных и документальных источников, прочитана как некий сложный «шифр» и даже снабжена путеводителем с картой-схемой. Как прозорливо сказано в романе: «Было большое брожение умов».
Работы эти, иногда, безусловно, интересные и полезные, не должны все же заслонять главного смысла и назначения романа. Хотя автор и называл книгу «моими секретными мифами», образы «Мастера и Маргариты» – не шифр, не код. Выявление и описание многочисленных источников романа, сами по себе нужные, здесь явно недостаточны, ибо между использованными автором источниками и булгаковскими самоценными образами существует дистанция огромного размера. Одним расхожим словечком «влияние» здесь не обойдешься, надо объяснить выбор источников автором, его отношение к ним, метод его работы с ними, понять непростое движение творческой мысли Булгакова.
Примеров множество, укажем на один, кажется, не отмеченный еще комментаторами. В отлично известном Булгакову, цитировавшемся в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных» романе Достоевского «Бесы» лукавый капитан Лебядкин с нетерпением ждет Ставрогина и готовит для него маленький сюрприз – столик, прикрытый скатертью: «Под нею оказалась приготовленная закуска: ветчина, телятина, сардины, сыр, маленький зеленоватый графинчик и длинная бутылка бордо; все было улажено чисто, с знанием дела и почти щегольски». В булгаковском романе Воланд оказывает мучимому тяжелым похмельем Степе Лиходееву такую же любезность: «Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике… Накрыто, словом, было чисто, умело». Предлагаем любителям остроумных интерпретаций дать свое толкование очевидному сходству и не менее очевидному различию этих замечательных натюрмортов.
Дело, понятно, не в занятном сходстве цитат. Здесь видно направление исканий писателя, его движение к главной книге. В романе «Белая гвардия», показавшем «мысль семейную» и простых людей в огне истории, читатели и критика сразу отметили вполне самобытное, лирическое и не чуждое юмора и сатиры продолжение традиций русской эпопеи, Пушкина и Льва Толстого, «Капитанской дочки» и «Войны и мира». В «Мастере и Маргарите» мы слышим другой голос – пророка и фантаста, беспощадного обличителя, знатока темных глубин изменчивой человеческой души, за которую вечно борются Бог и дьявол. Да, Булгаков – художник и мыслитель здесь приближается к Достоевскому в самой философской постановке вечной проблемы добра и зла, преступления и наказания. Фантастика, юмор и сатира (то есть любимый Гоголь) ему только помогают.
Поэтому напомним об одном важном разговоре, состоявшемся в квартире драматурга К. Тренева 9 апреля 1939 года. Булгаков, уже написавший основные главы своего романа и работавший над опасной пьесой «Батум», встретился тогда с В.Я. Кирпотиным, крупным партийно-литературным функционером типа Берлиоза, человеком очень неглупым и образованным (он потом стал моим завкафедрой в Литинституте, а я как аспирант бывал у него дома), впоследствии автором многих серьезных книг о Достоевском, где сквозь вставные зубы марксистской идеологии звучит и реальная правда об «архискверном писателе».
Кирпотин записал много позднее в дневнике: «Один раз в своей жизни мне пришлось, сидя за столом, беседовать с Михаилом Булгаковым. Он спросил меня: кого я люблю из русских писателей? Я ответил: «Пушкина и Толстого». Он сказал: «А я Гоголя и Достоевского». И немного подумав, добавил: «Я давно заметил: человеку, любящему Пушкина, непременно нравится Толстой, а человеку, любящему Гоголя, Достоевский». В общем, я согласился с ним».
На письменном столе Булгакова лежали две книги Достоевского – «Идиот» и «Бесы». И автор «Мастера и Маргариты» лучше некоторых профессиональных достоевсковедов знал, что это не отдельные произведения, а дилогия.
Роман «Идиот» – книга о русском Христе, положительно прекрасном человеке, чистом, искреннем, всем желающем только добра, но не могущем эти высокие христианские идеалы воплотить в расколотом обществе, пронизанном эгоизмом, безверием, ложью, корыстью, злобой и преступлением. Там есть свет, он борется с тьмой в сердцах людей, люди меняются и тянутся к нему, но победа за дьяволом. И как же тяжело было неистово верующему автору написать эту страшную книгу о невозможности – пока! – русского Христа… Было отчего прийти в отчаяние. Становятся понятнее слова Достоевского о бунте и «горниле великих отрицаний».
Князю Мышкину, чистому и беспомощному герою романа «Идиот», противопоставлены мрачные, самоуверенные, идейно преступные русские бесы из одноименной книги Достоевского, где они хотят изменить русскую жизнь с помощью того же убийства и обмана, силой навязать всем свои «передовые» политические идеи и утопию будущего социалистического рая, эту философию нищеты, живую и сегодня, ибо бесы – пока! – победили. Этой пророческой дилогией Достоевский как бы отвечал и революционной демократии и Чернышевскому, и консервативным кругам и славянофилам, искавшим выход (тщетно) в «реакции» и ортодоксальном христианстве.
Но не в этом смелом, беспощадном ответе, не в острой публицистике скрытый идейный смысл и внутреннее художественное единство «Идиота» и Бесов», верно понятые Булгаковым. О единстве этих великих книг Достоевского заговорил еще философ В.В. Розанов: «Удивительно: в эпоху совершенно безрелигиозную, в эпоху существенным образом разлагающуюся, хаотически смешивающуюся – создается ряд произведений, образующих в целом что-то напоминающее религиозную эпопею, однако со всеми чертами кощунства и хаоса своего времени».
И сын профессора-богослова Михаил Булгаков видел в этих покаянных и пророческих книгах не просто романную дилогию, но Евангелие от Достоевского, где речь шла о борющемся за заблудших людей Христе и грядущем изгнании могучих бесов из гадаринского одержимого, каковым, увы, до сих пор является Россия, о чем прямо сказал польский режиссер Анджей Вайда на генеральном прогоне своего очень современно прозвучавшего спектакля «Бесы» в московском театре «Современник».
Книг – две, но трагедия – одна. И это наша, русская трагедия. Она не завершилась. Но отчаяние и безверие – великий грех.
Вот какую традицию русской мысли и литературы продолжает Булгаков в своем Евангелии от Мастера. Как только мы осознаем эту высоту писательского замысла, в наших «оригинальных прочтениях» и «новых» трактовках, идеях, исследованиях, даже в самом комментарии к булгаковскому роману изменится все.
Укажем на одну только деталь. Комментаторы сообщают нам о книге Э. Ренана «Жизнь Иисуса» как об одном из основных исторических источников булгаковского романа и далее уже цитируют ее. Все верно, но почему бы не прислушаться к мнению первой жены знаменитого немецкого археолога Г. Шлимана, простой, но очень неглупой русской купчихи: «Взгляд на Иисуса Христа в этой книге совершенно противоположен взгляду нашей религии». Разве это открытие не меняет весь комментарий? А как быть с Достоевским, назвавшим сочинение Ренана «полной безверия книгой»?
При таких сопоставлениях неизбежно выясняется, что сегодня нужнее не тонкие «интерпретации» и бесконечные суемудрые «расшифровки» (Булгаков – великий художник, а не шифровальщик Генштаба), а обстоятельные научные разыскания, коллективная архивная и публикаторская работа, решение текстологических проблем (а они есть, и ещё какие), собирание материалов для подробной, подлинно научной биографии писателя и реального и историко-литературного комментария к главному его роману, издание основы такого комментария – полного, неотредактированного сборника воспоминаний о Булгакове (автору этих строк как-то пришлось сравнить тексты вышедших в 1988 «перестроечном» году «Воспоминаний о Михаиле Булгакове» и архивные подлинники в отделе рукописей Литературного музея, и сразу стали видны сознательные и целенаправленные выдирки известного своей учёностью и беспристрастием составителя, которому уже не мешала никакая цензура), и, прежде всего дневников Е.С. Булгаковой в их первой, полной, не цензурованной автором редакции. В свою очередь такие мемуары тоже требуют подробного, учитывающего все источники и архивные данные комментария и именного указателя. Но важна здесь сама правильно понятая идея великой книги, ее происхождение, а не технические и организационные подробности.
Ибо сегодняшнему читателю булгаковского романа о Боге и дьяволе необходимо объяснить происхождение и реалии этой сложнейшей книги. Без примечаний «Мастера и Маргариту» издавать нельзя. Здесь многое сделано, появились уже комментированные издания романа и основных его редакций, самые разные его толкования, от старой основательной книги А. Зеркалова «Евангелие Михаила Булгакова» до новейших работ наших булгаковедов, но завершение работы ещё впереди, и от него будет зависеть наша точная и обоснованная оценка мирового значения М.А. Булгакова и его главной книги.
Ибо множество новых данных и открывшиеся, наконец, пусть не полностью и не для всех (архив Булгакова в КГБ открыт только до 1936 года), секретные архивы требуют спокойного объективного изучения и осмысления. Нет пока ответов на очень важные вопросы, а без них не может быть и речи о собрании сочинений писателя. Отсутствие авторских редакций «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты» (а они есть, но пока недоступны учёным) мешает восстановлению подлинного образа Михаила Булгакова – мужественного человека и великого художника. И это не только проблемы текстологии. Заметим, что без такой многолетней, сложной и, главное, коллективной работы невозможно и сколько-нибудь основательное, полное, действительно академическое собрание сочинений писателя.
Сделано пока что всё, чтобы оно как можно дольше не появилось (сюда входит и постоянная организация «групп»-фикций по изданию «академического» Булгакова, ловко мешающих другим этим заниматься и лишь прикрывающих полное безделье умелой болтологией). Понять причины мощного тайного противодействия легко: такое академическое издание неизбежно требует открытия всех архивов, доступа всех учёных ко всем текстам и документам и называния всех имён. А это вызовет большой скандал с сенсационными разоблачениями.
Причём характерен иезуитский цинизм этого «сценария»: всё хитро делалось и делается чужими, то есть нашими руками, начиная со знаменитого открытого письма 1987 года известных учёных (!) и примкнувшего к ним писателя Ю.В. Бондарева, требовавших закрытия булгаковских архивов от учёных же ради создания и тогда невозможного «академического» Булгакова. Вот мы и получили то, что имеем сегодня. С появления письма в газете «Советская Россия» прошло двадцать лет, но нету пока не только ни одного опубликованного, не существует в природе ни одного подготовленного тома упомянутого в нем академического собрания сочинений, архивы продолжают оставаться закрытыми для ученых, а нам все время вдохновенно рассказывают басни Лафонтена о бурно ведущейся работе над «академическим Булгаковым».
Умело раздутые разобщение и неизбежная борьба самолюбий в стане булгаковедов пока только мешали общему делу, а их письменные и устные ругательные отзывы друг о друге слишком часто сбивались на доносы. Автор этих строк не забыл, как один видный булгаковед, ведавший тогда по долгу своей двойной службы нашим институтским первым отделом, мило улыбаясь, оживлённо чирикая и сокрушённо разводя руками, не выпустил его на булгаковский симпозиум в Гарньяно дель Гарда (1984). Неумные интеллигентские склоки ещё в советское время помогли административным хитрецам и стоящим за ними «инстанциям» закрыть архивы Булгакова и на десятилетия остановить работу над его действительно полным, подлинно академическим собранием сочинений. С тех пор наше булгаковедение мало изменилось…
Очевидно, Булгаков не питал и малейшей надежды на напечатание своего последнего романа. Известно, правда, что после чтения глав «Мастера и Маргариты» гостям автор иногда вглядывался в их глаза и спрашивал тихо: «Ну, как, по-вашему, это-то уж напечатают?» И на отрицательный ответ реагировал неожиданно и бурно: «Но почему же?!» Но опытный Ангарский без объяснений сказал: «А это напечатать нельзя… Нельзя…» Это понимал, конечно, и сам Булгаков. Поэтому и не исполнил в 1937 году опасного намерения «выправить роман… и представить», то есть послать рукопись как объемистое авторское письмо «наверх», Сталину, своему прежнему адресату и собеседнику и будущему персонажу. Но знал он и другое: «Всё будет правильно, на этом построен мир».
Автор, наученный печальной историей с парижской публикацией «Белой гвардии» в контролируемом советскими спецслужбами издательстве «Конкорд», учёл даже текстологический казус, саму реальную возможность «волевого» редактирования и фальсификации текста романа. Ведь сказано же ясно в «Жизни господина де Мольера»: «Никакие переделки в произведении ни на йоту не изменяют его основного смысла…» Речь идёт о произведениях гениальных, каковым приходится признать и роман «Мастер и Маргарита», даже если подлинный текст его ещё при жизни смертельно больного автора был аккуратно скопирован и прочитан соответствующими «инстанциями» (там эта машинописная копия-«закладка», профессионально сделанная Ольгой Бокшанской, по-видимому, и хранится доныне) и целеустремлённо и квалифицированно отредактирован с заинтересованным участием прекрасно знавших всю его творческую историю людей из ближайшего окружения писателя.
«Свой суд над этой вещью я уже совершил, и, если мне удастся ещё немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика… Буду ли я знать суд читателей, никому не известно… Впрочем, мы не знаем нашего будущего», – писал автор в 1938 году о своей книге. Однако стоит напомнить, что в ранней редакции булгаковского романа Воланд на Патриарших прудах говорит красноречивому и начитанному редактору журнала «Богоборец»: «Для того, кто знает хорошо прошлое, будущее узнать не составляет особенного труда». Есть надежда, что мы прочитаем подлинного Булгакова, авторский текст «Мастера и Маргариты» в обозримом будущем.
Писатель упорно продолжал работу над книгой («Помоги, Господи, кончить роман») и оставил нам ее многочисленные редакции и варианты, по-прежнему нуждающиеся в научной текстологической публикации, внимательном изучении и сопоставлении по законам академической филологии, ибо некоторые образы по своей художественной силе и глубине отнюдь не уступают окончательному тексту «Мастера и Маргариты» (ведь каждый раз роман практически писался заново), а иногда и разъясняют его – например, появление Ивана Грозного или встреча с дьяволом на Патриарших прудах, когда, по просьбе сатаны и оскорбившись лукаво и совершенно несправедливо данным ему Воландом прозвищем «интеллигент», раздраженный поэт Иванушка Бездомный скороходовским сапогом стирает лицо Христа, начертанное им на песке, после чего и начинаются известные нам приключения.
И, тем не менее, все это решительно отброшено. Уничтожена (кем?) таинственная, опаснейшая по своим политическим аллюзиям сцена заседания Синедриона, важная для понимания главной идеи романа и образа Иуды. Сокращены слишком пышные эпизоды бала у сатаны, убраны оттуда Гуно, Гете и пьющий пиво кривоглазый Потёмкин. Важно понять, почему Булгаков так сделал и он ли это сделал (одно дело авторски вычеркнуть сцену в машинописи и совсем другое – выдрать её с корнем из рукописи и бесследно сжечь, как было с описанием заседания Синедриона).
В свое время критик П.В. Палиевский писал: «Стоит спросить себя, кто герой этого «невозможного» романа». Вопрос точный, хотя исчерпывающий ответ на него пока не найден. Но вслед за этим надо спросить и о другом: кто же автор романа о Иешуа и Понтии Пилате, который все, от Бога и дьявола до трусливого редактора и наушника Алоизия Могарыча, с увлечением читают в «Мастере и Маргарите»?
Ведь в первых редакциях этот роман рассказывает (а не читает) сам Воланд, Иванушка Бездомный предлагает ему написать Евангелие от Воланда (то есть от сатаны), а красноречивый редактор охотно берется это кощунственное Евангелие напечатать в «Богоборце».
Но далее автор делает все, чтобы передать роман другому автору – Мастеру, который, как сказано в книге, «сочинял то, чего никогда не видал, но о чем наверно знал, что оно было». Очень важно, что на себя принять это авторство он не может и не хочет. И здесь надобна дистанция. И от журнала «Богоборец» Булгаков избавляется, ибо в 1925 году он уже посетил и навсегда запомнил редакцию тогдашнего антирелигиозного «Безбожника»: «В редакции сидит неимоверная сволочь… Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее: ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены».
Потрясший всех при первой публикации смелыми сатирическими сценами сталинской Москвы и беспощадно верными портретами людей той жестокой эпохи, роман «Мастер и Маргарита» ныне всё чаще воспринимается и читается как новое Евангелие. Лучше видны скрытая в нем глубокая мысль, выстраданная вера, нравственный урок. Споры о книге Булгакова становятся религиозными диспутами. В этом есть своя немалая правда, хотя, понятно, и не вся.
Вспомним, что рапповский критик-демагог Ариман-Авербах в статье о романе Мастера грозно предупреждал всех, что автор «сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа». Попытка, как известно, удалась и увенчалась мировым успехом, а автор доносительной статьи бесследно сгинул в сталинских лагерях. Архиепископ Иоанн Сан-Франциский, человек умный, просвещенный и искренно верующий, после выхода булгаковского романа написал: «Впервые в условиях Советского Союза русская литература серьезно заговорила о Христе как о Реальности, стоящей в глубинах мира». Этот разговор продолжается и сегодня.
Если роман выстраивается как Евангелие, в центре его должен быть Иисус Христос. «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова написан вослед Священному писанию, следует каноническим Евангелиям, видит в них свои основные источники. Более того, новозаветные сцены романа соединяются вокруг Иешуа в новое Евангелие. И важно понять, кто же его автор.
Вопреки многим утверждениям и версиям, это не могучий гений Зла Воланд, он всего лишь важный персонаж этой книги в книге. Дьявол, что по-древнегречески значит «клеветник» и «обольститель», может написать только кощунственное и клеветническое Евангелие. Сам тон Воланда, рассказывающего в ранних редакциях романа о казни, ернический, коровьевский: «Тут Иешуа опечалился. Все-таки помирать на кресте, достоуважаемый Владимир Миронович, даже и парадно, никому не хочется». От этого тона надо было избавиться, ибо он мельчил и снижал главную идею, к которой автор шел через все редакции и варианты, отсекая лишнее.
А главная мысль булгаковского романа не нова, обозначена еще Достоевским: при полном реализме найти в человеке человека. И поскольку лик человеческий в этом неидеальном мире трагически искажен, помочь ему прозреть и возродиться. За это и борются вечно Бог и Дьявол, а поле их битвы – сердца людей (мысль того же Достоевского). Затем и нужен роману Иешуа, а ему в этой книге дана возможность в жестокий век безверия и черной власти Воланда прийти к людям и спасти, открыть им духовно незрячие глаза. Идея эта, как и образ Иешуа, тяготела к возвышению, вере и надежде. Ведь само слово «Евангелие» означает «добрая весть». От бесчеловечного князя Тьмы Воланда такая весть исходить не может.
Булгаков не знал, что существует пятое Евангелие – от Иуды, оно не так давно найдено в Египте, исследуется западноевропейскими учёными и опубликовано. Там Иуда становится философом предательства, утверждает, что акт выдачи Христа римским воинам был внушен ему «высшей божественной силой». Этот великий вечный грех апостол взял на свою душу ради великой цели. Без страданий Христа мир было невозможно спасти, утверждал ученик-предатель.
Этой богословской, философической апологии предательства у Булгакова, конечно же, нет. Но молодой чернобородый красавец Иуда, его безмерное самолюбие, неменьшая любовь к деньгам, женщинам и прочим приятным удовольствиям жизни, его темный, тяжелый, завистливый взгляд на Иисуса Христа в романе есть; художественная догадка русского писателя заполняет пустоту евангельского мифологического сюжета, отчасти творчески реконструирует неизвестную ему книгу-апокриф апостола-предателя.
Булгаков-романист ощущал необходимость Евангелия от Иуды, создав свое краткое емкое жизнеописание предателя-ученика. Важна сама четко обозначенная в романе связь корыстолюбивого апостола с мрачным мстительным Каифой и всесильным Синедрионом (кто уничтожил в булгаковской рукописи важнейшую сцену тайного заседания этого религиозного судилища, решившего судьбу Иешуа?), получение им при дворе первосвященника иудеев «проклятых денег» – тридцати сребреников за успешную работу тайного агента (потом именно эту сумму выплачивал своим тайным агентам умный циник Л. Дубельт в булгаковской пьесе о Пушкине). Но мы не поймем этот ключевой образ булгаковского романа, если будем смотреть на него глазами читателя канонического Нового Завета. И не только в апокрифах дело.
Ведь большевики Иуду оправдали и признали своим героем, памятник апостолу-предателю с грозящим небу кулаком был воздвигнут в 1918 году в тихом православном городке Свияжске. А главный краснобай партии Троцкий на открытии богоборческого памятника назвал Иуду «первым в истории бунтарем», «революционным протестантом». Об этом писали советские газеты, Булгаков это знал.
Известно ему было и другое. Евангельское предание об Иуде волновало и интересовало и вождя-тирана Сталина, в юности слушателя Тифлисской духовной семинарии. В разговоре с немецким писателем Лионом Фейхтвангером, автором известной Булгакову апологетической книги «Москва 1937», о процессе над видным партийцем-журналистом Карлом Радеком он вдруг вспомнил об апостоле-предателе, невольно и кощунственно отождествив себя с Иисусом. «Вы, евреи, – обратился он ко мне, – создали бессмертную легенду – легенду об Иуде». Какая мысль реального политика: Иуда из Кириафа бессмертен! Подобно Понтию Пилату Сталин боялся своих «верных» сподвижников, в каждом видел своего будущего Иуду. Разве все эти любопытные обстоятельства не заставляют нас иначе взглянуть на булгаковского Иуду из Кириафа?
Булгаков создает шестое Евангелие – Евангелие от Мастера, гениальную творческую догадку земного человека об Иисусе Христе как о личности и делает это в полном соответствии с шестым доказательством Канта. В этом портрете богочеловека и эпохи много точно найденных и отобранных исторических деталей. Евангелие перерастает в роман, но не уходит из него, это один из его художественных уровней, один «этаж» многосложного романа-дворца, объединяющего эпохи и людей.
В жестокий век автор «Мастера и Маргариты» напомнил всем, что христианство – не церковь (она и служители ее, увы, не идеальны, церквей много – от католической до коптской), не государственная идеология тоталитарной империи и не очередное эзотерическое учение для интеллигенции, это человечная, гуманная мировая религия для всех, видящая всё Зло мира и всё же верящая в добрых людей. Воля человека свободна, он может выбрать Добро или открыть дверь Злу и впустить в свою жизнь черного могучего Воланда и его бесчеловечную свиту. Как сказано во внимательно прочитанной Булгаковым статье «Диавол» его любимого словаря Брокгауза-Ефрона: «Впрочем, церковное учение никогда не допускало мысли, что дьявол может принуждать человека к злу без собственного его соизволения».
В романе «Мастер и Маргарита» могучий князь тьмы входит в открытую ему людьми дверь. Но в Евангелии от Булгакова есть и Иисус-Иешуа, и он не безразличный свидетель мировой драмы, эпизодом которой является булгаковский роман. На реальную жизнь и неидеальных людей нисходит Свет Священного писания. Добрый, точнее, справедливый Бог помогает смертному слабому человеку установить необходимую гармонию между высшей вечной правдой и личным краткосрочным бытием и вносит в беспорядочную, бренную земную жизнь высокое понятие нравственного закона и возмездия. Он отрицает архаичные законы жестоких варварских верований, злобную и кровавую мстительность, угрюмую формальную обрядность, «идейное» предательство Иуды из Кириафа, унижающее людей фарисейство спесивых и бесчеловечных служителей Храма, которых даже циничный римлянин-язычник Пилат в одной из редакций романа назвал «темными изуверами».
Шестое Евангелие от Михаила Булгакова человечно и обращено к людям, их разуму, вере и свободной воле; оно взывает к терпимости, единению и взаимопониманию, отделяя Свет от Тьмы и Добро от Зла. Ибо каждому будет дано по делам его и вере.
Булгаков делает своего Иешуа очень человечным («злых людей нет на свете») и даже слабым, совсем не похожим на могучего, жестокого и яростного Христа-Люцифера с сикстинской фрески Микеланджело «Страшный суд». Ведь даже помилованного убийцу Варравана Иешуа ласково называет «добрым бандитом»: «Прямо радуюсь я с тобой, мой добрый бандит, иди и живи!» За это и подсылает к нему своего корыстолюбивого исполнительного сыщика Иуду первосвященник Каиафа: «Раскусил он, что такое теория о симпатичных людях, не разожмет когтей» (слова Пилата из редакции «Черный маг»). Каиафа же отличался завистливостью, изощренной мстительностью, «спесивой и угрюмой злобой» (Ренан) и служил жестокому, не имеющему человеческого облика богу. К тому же он был достойным духовным вождем народа, назвавшего себя в своих священных книгах «жестоковыйным» (Исход. 33.3).
Уставший от повседневного бремени власти Пилат (а не сам Булгаков) ненавидел этот древний народ, его лицемерных служителей и истеричных пророков, их чудовищный храм, коварный восточный город Ершалаим и потому смело сказал могущественному, сильному своими тайными связями в Риме и на Капри Каиафе: «Вы предпочитаете иметь дело с разбойником!» Римский прокуратор, который, как теперь выяснилось из найденной в Кесарии его посвятительной надписи на сооружении в честь императора Тиберия, был на самом деле префектом, знал, что Иешуа пользовался только Словом и тем самым спас жизнь Пилата и сотен римлян. Ведь в новонайденных «архаичных» фрагментах книги еврейского историка Иосифа Флавия «Иудейская война» сказано об Иисусе Христе: «Видя его силу и что он словом совершал все, чего желал, попросили его войти в город и перерезать римское войско и убить Пилата и царствовать над ними. Но он не заботился об этом».
Но при всем его уме, бесстрашии и силе характера воин Пилат – сознательный служитель и пленник идеи власти. И потому он посылает на смерть своего великодушного спасителя, вылечившего к тому же, согласно Флавию, его находившуюся при смерти жену. И это не просто черная неблагодарность. Люди власти привыкли предавать друзей и близких, это их натура. «Нет греха горшего, чем трусость. Этот человек был храбр, и вот, испугался кесаря один раз в жизни, за что и поплатился», – говорит о Пилате Коровьев.
Потому-то Булгаков делает прокуратора одиноким, поддавшимся трусости, этому главному пороку людей власти. Живущий не по Правде, а по номенклатурным «понятиям», Пилат поклоняется не Богу, а дьяволу, ибо совершает обряд в честь обожествленного императора, плеснув вино в блюдо с мясом. Это уже «черная месса». А в черновой редакции есть эпизод, где глумливые демоны из свиты Воланда на московской квартире лихо пьют здоровье своего мрачного хозяина и проливают капли водки на дымящееся мясо, стол их кощунственно покрыт вывернутой наизнанку церковной парчой. Иешуа же служит лишь Слову и Свету. Он всегда с человеком и за человека. Поэтому Воланд и говорит о медленно прозревающем и обращающемся к Иешуа Понтии Пилате: «Он исправит свою ошибку».
Говорилось уже, что своей убежденностью и бесстрашием Иешуа напоминает Дон Кихота, о котором Булгаков, работая над романом, много думал и написал пьесу. Но еще больше похож Иешуа на князя Мышкина из романа Достоевского «Идиот», мягкого, мечтательного, по-человечески слабого, но сильного чистотой души, всеведением и спокойной верой, и особенно явственно это сходство в сцене распятия: «Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой». Ермолинский утверждает, что в этом лике отразились и черты простодушных лесковских странников.
Но после распятия Иешуа совсем другой, стоит вспомнить его улыбающиеся глаза во время прогулки с Пилатом. Это уже Свет, чистый, святой, ясный, воплотившийся в личности. Этот Христос, как и Иисус из «Братьев Карамазовых» Достоевского, молчит, слушает своего изверившегося, жаждущего обманчивого покоя собеседника и в который раз удивляется ослепленности бедного земного ума. В «Белой гвардии» он пытался что-то объяснить бравому и неглупому гусарскому вахмистру Жилину на его корявом, но живом народном языке. В «Мастере и Маргарите» молчание Бога красноречиво.
Так рождается, постепенно освобождаясь от хлесткой иронической шелухи и споря с примитивным советским богоборчеством воинствующих невежд, «строевым» официозным православием и идущим от вольтерьянско-масонского деизма XVIII века изощренным философическим безверием интеллигенции, высокий образ доброго, мудрого и ироничного Христа XX столетия, один из самых интересных в мировой литературе. Он преисполнен веры, надежды и любви, противостоит идее отчаяния и всеобщей погибели. Так что напрасно П. Андреев и вслед за ним Игорь Золотусский видят в этой книге «последнее отчаянье художника», раздавленного жизнью и ни во что не верящего.
Хотя беды, болезни и раны России автор «Мастера и Маргариты» видел куда яснее нас, все еще одурманенных Большой Ложью. Да и у философа Сергея Булгакова было куда больше оснований для печальных выводов, и все же в его книге «На пиру богов» пророчески сказано: «Живая наша Россия, и ходит по ней, как и древле, русский Христос в рабьем поруганном виде, не имея зрака и доброты». Это развитие знаменитого тютчевского образа. Михаил Булгаков тоже знал, что русский Христос имеет «безнадежный, скорбный лик». Таким его рисует на песке Иван Бездомный. Но не таков Иешуа, герой «Евангелия от Михаила Булгакова».
Там, где нет Бога, нет и дьявола. Значит, и бояться человеку некого. В «Багровом острове» Геннадий Панфилович говорит: «Побойтесь Бо… что это я говорю?.. Побойтесь… а кого… Неизвестно… никого не бойтесь…» А Воланд в черновой редакции ему ехидно вторит в разговоре с Бездомным и Берлиозом: «Что же это у вас ничего нету! Христа нету, дьявола нету, папирос нету, Понтия Пилата, таксомотора нету…» Вот откуда полная уверенность наших людей власти в безнаказанности, их врожденная патологическая аморальность.
У Булгакова Бог и дьявол имеются. Его Иешуа неразрывно связан с Воландом. Бог неуловимо меняется, и с дьяволом происходят важные последовательные перемены.
Воланда не Бог послал людям, дьявол и его черная свита, окруженная боевыми воронами, являются на короткий миг из «опасной вечной бездны» и снова исчезают в ней, сделав свою страшную «работу». В ранней редакции романа Коровьев и есть темный Абадонна, ангел бездны, беспощадный убийца. А Азазелло, этот демон безводной пустыни, собственноручно зарезал Иуду в Гефсиманском саду. Начальнику секретной службы лишь показалось, что он выполнил очередной тайный приказ власти.
Но все они – лишь исполнители, один Воланд знает всю силу и меру идеи зла. Его возможности тоже ограничены. Он обретает полноту власти только там, где очень многого нет, где последовательно истребляются честь, вера, совесть, подлинная культура. Люди сами открывают ему умы, души и двери. В черновой редакции «Мастера и Маргариты» место явления Воланда описано с помощью исчерпывающего символа: «На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил».
Понятно, что этот торжествующий разрушитель всех ценностей не хозяин исторической ситуации, сегодня он сидит здесь, а завтра может очутиться в совсем другом месте. Но ведь и возникающий в черновиках блистательный свободный Париж с прямыми, как стрелы, бульварами, знаменитой оперой, выходящими оттуда толпами сытых и счастливых людей, прекрасная Италия (скорее всего Сорренто, любимое место пребывания великого пролетарского писателя Горького) – ничем не лучше, меч занесен и над ними, кара, расплата близки (см. пьесу «Адам и Ева»), и описание начавшейся гражданской войны в Испании это подтверждает.
Живой глобус Земли людей – во власти Воланда, всевидящего и беспощадного, равно как и его же, дьявола, живые шахматы – символ неотвратимости и переплетенности людских судеб. Сатана, как и лермонтовский Демон, не знает смерти, существует вне времени и пространства. География и история – не его науки.
Глобус дает Воланду полное мгновенное знание о происходящем в мире смертных людей, на этой Земле, в эту именно историческую эпоху. Но одновременно дьявол существует и в евангельском Ершалаиме, соединяя эпохи и людей в единое художественное пространство романа. Живые шахматы, появившиеся еще в «Белой гвардии», – малая, но точная «модель» жизни, она мгновенно показывает Воланду все варианты бесчисленных судеб, изгибы истории и биографии, земному эвклидовскому разуму смертного человека недоступные, но зависящие, тем не менее, от его выбора, его свободной воли.
Здесь стоит вспомнить мысль чемпиона мира по шахматам Э. Ласкера из его популярнейшего «Учебника шахматной игры» (1926): «Шахматная доска… мала, но правила игры допускают на ней столько различных возможностей, что человек не может их охватить. Благодаря этому игра как бы приближается к жизни». Но сам постоянный интерес дьявола к глобусу и шахматам говорит о том, что он в этом мире не властен, хотя и всемогущ в своей сфере мирового Зла.
Меняется у Булгакова и традиционный для нашей литературы черт. Клетчатый демагог-софист из «Братьев Карамазовых» (некоторые его черты перешли к мелкому бесу-исполнителю Коровьеву) превращается в спокойного, всесильного, всезнающего Дьявола. Полнота черного Знания Воланда требует от его образа в романе строгости и своеобразного величия. Иначе он не может стоять рядом с Иешуа. И потому Булгаков, создавая эту мрачную мощную фигуру, следует тем же путем восхождения по лестнице знания.
Он помнит мысль Достоевского, высказанную в «Идиоте»: «Закон саморазрушения и самосохранения одинаково сильны в человечестве! Дьявол одинаково владычествует человечеством до предела времен, еще нам неизвестного. Вы смеетесь? Вы не верите в дьявола? Неверие в дьявола есть французская мысль, есть легкая мысль». За это казенное атеистическое легкомыслие и расплатился номенклатурный хитрец Берлиоз. Дьявол меняется, булгаковский роман меняется, и это не означает оправдания автором мирового Зла. Но без страшной «работы» Воланда, как и без деяний Петра Верховенского и Федьки Каторжного в «Бесах», невозможно то сложное ощущение полноты и конечной справедливости жизни, которое Булгаков в романе именовал «гармонией страдания».
К такому пониманию, к такому серьезному, «вечному» образу дьявола надо было прийти. В ранних редакциях «Мастера и Маргариты» Воланд еще порывист, неспокоен, кривляется и даже пританцовывает, а в разговоре с пригрозившим ему судом буфетчиком Варьете устраивает ернический спектакль: «Как в суд! Рассказывают, у вас суд классовый. – Классовый, уж будьте покойны. – Не погубите сироту, – сказал плаксиво Воланд и вдруг стал на колени».
Этого зловещего клоуна пришлось очищать от комических излишеств, и театрально разыгрывающий свою роль инженер-консультант превратился в безукоризненно вежливого, как-то отрешенного от прекрасно известных ему земных и небесных дел мессира, чья безмерная, нечеловеческая жестокость все же имеет границы, ибо есть Иешуа и есть добрая, свободная воля человека. Без согласия людей, без их злой воли дьявол бессилен творить зло (см. статьи «Бог» и «Диавол» в «Брокгаузе-Ефроне»), и понимание этого грустного для него обстоятельства делает Воланда мудрым, терпимым и в своем роде величественным и благородным. Он понимает и уважает не поддавшихся его софизмам людей.
Булгаков от редакции к редакции делал фигуру дьявола более величественной, крупной. Он менял само его поле и масштабы деятельности, декорации, раздвигал пространство сцены разыгрываемой Воландом трагедии возмездия, находя иную меру и для неизбежной комедии и сатиры. Елена Сергеевна вспоминала: «Сначала был написан Малый бал. Он проходил в спальне Воланда, то есть в комнате Степы Лиходеева. И он мне страшно нравился. Но затем, уже во время болезни, Михаил Афанасьевич написал Большой бал. Я долго не соглашалась, что Большой бал лучше Малого… И однажды, когда я ушла из дома, он уничтожил рукопись с первым балом». Вот она, авторская воля…
Меняется и жестокий высокомерный Понтий Пилат. Вспомним, что и его историчность отрицали А. Немоевский и другие историки-«богоборцы» 1920-х годов, которых читал Булгаков. Ведь если нет Бога и дьявола, то нет и Понтия Пилата. Потому-то автор хотел сделать персонажа живым, убедительным. Работая над ним, Булгаков долго искал верную точку зрения и тон: «Ах, какой трудный, путаный материал!» Он видел и преодолевал разницу между историческим и евангельским Пилатами. Черновые редакции показывают, что это далось с трудом и не сразу. В видениях обезумевшего Иванушки римский прокуратор является в брезентовом плаще, скороходовских сандалиях и с портфелем совслужащего, едет в трамвае на работу в наркомат, сопровождаемый Иванушкиными дурацкими частушками. Это в духе фельетонов «Гудка».
Толпу же, требовавшую от евангельского Пилата распятия Христа, Воланд ранней редакции с его склонностью к рискованным историческим сопоставлениям сравнивает с публикой в ревтрибунале на Пречистенском бульваре: «Решительно ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа – во все времена толпа, чернь, Владимир Миронович». В окончательном тексте этих рассуждений и самой толпы-черни уже нет, людское, охваченное жестоким любопытством и низкими страстями море страдающий Пилат лишь чувствует перед собой, не желая его видеть. Этот опытный и циничный властитель-слуга языческой империи вдруг понимает всю силу света и мысли, которой наделен слабый, нищий арестант Иешуа: «Арестанта взять в кордегардию в темную камеру, беречь как зеницу ока. Пусть мыслит там…» (редакция «Копыто инженера»).
И трагическая фигура пятого прокуратора Иудеи лишена теперь всех «низких», смешных черт; это сильный, умный, но живущий без веры, уставший, бесконечно одинокий человек, который однажды испугался за свою жизнь и власть, слишком поздно возрождается к жизни и должен вынести многовековую пытку мучительным, иным, чем у Пушкина, бессмертием и угрызениями совести.
«Кесарь-император будет недоволен, если я начну ходить по полям!» – отвечает Пилат на приглашение Иешуа прогуляться и побеседовать (редакция «Черный маг»). Его выбор сделан (знаменитое крылатое выражение «Я умываю руки»). После этих слов их дороги расходятся, прокуратор лишен покоя и даже смертного небытия, наказан, как Агасфер, вечной жизнью и одиночеством, обречен на тягостную всемирную славу, тысячелетнее размышление о смысле своего поступка и встрече с Иешуа. Его каменную тюрьму на скалистой вершине швейцарской горы Пилат (см. соответствующую статью в «Брокгаузе-Ефроне») и посещают Мастер и Воланд, чтобы отпустить измученную преступную душу на волю. Только такой Пилат может быть достойным собеседником Иешуа.
Мы выделили лишь трех главных персонажей булгаковской книги. Но и так ясно, что эти действующие лица романа важны не только сами по себе, хотя каждый характер по-своему замечателен, но именно в их сложном, движущемся единении. Великий труд писателя в том и заключался, чтобы, уточняя образы Иешуа, Воланда и Понтия Пилата, объединить их и других героев в общем движении авторской идеи. Он не мог и не хотел прерывать эту работу: «Я потеряю связи, нить правки, всю слаженность».
Перечитав после смерти автора «Мастера и Маргариту», П.С. Попов писал Е.С. Булгаковой: «Я даже не ждал такого блеска и разнообразия: все живет, все сплелось, все в движении – то расходясь, то снова сходясь. При чтении поражает слаженность частей: все пригнано и входит одно в другое». Это и есть искусство романиста: все видеть, все помнить, все непрерывно уточнять и сводить воедино. Понятно, что здесь особенно важна высота взгляда писателя на историю, мир идей, человека.
Чехов, великий предшественник и учитель лирического романиста Булгакова, романа так и не написал, но оставил замечательную характеристику этого жанра: «Роман – это целый дворец, и надо, чтобы читатель чувствовал себя в нем свободно, не удивлялся бы и не скучал, как в музее. Иногда надо дать читателю отдохнуть и от героя и от автора, для этого годится пейзаж, что-нибудь смешное, новая завязка, новые лица». Как видно любому внимательному читателю, роман М.Булгакова о Боге и дьяволе с его стремительной панорамной сменой эпох и героев полностью этому описанию соответствует, ибо строится именно как дворец, долго, тщательно, по единому и в то же время постоянно уточнявшемуся плану, и потому книгу не скучно читать. Но стала она такой не сразу.
Всегда интересно следить за целеустремленной работой незаурядного творческого ума. Мы видим, что автор не раз оставлял роман ради иных замыслов, иногда уничтожал написанное и все же неизменно возвращался к своей главной книге. Поэтому в «Мастере и Маргарите» виден путь художника, движение его всеобъемлющей мысли. Примечательны и переклички идей романа с другими произведениями Булгакова, с его перепиской и мыслями, сохраненными в дневниках и мемуарах современников. Ибо замыслы, отвлекавшие, казалось бы, писателя от книги, на самом деле обогатили «Мастера и Маргариту» новыми идеями и открытиями.
Знаменитая фантастика и сатира романа, сделавшие его одной из самых читаемых в мире книг, для автора не самоцель, а средство глубочайшего творческого постижения бытия и души человека. Ведь говорил же Булгаков: «Без мысли нет литературы». Его роман живет глубокой пульсирующей мыслью подлинного творца, а не расхожим остроумием присяжного фельетониста. Но важно и сильнейшее, отбрасывающее все другие заботы авторское сопереживание: «Сейчас мне нужна эта душа полностью для романа».
Сравнивая редакции и варианты «Мастера и Маргариты», мы видим, как зреет авторская мысль, проникая в глубины времен и человеческих душ и избавляясь от памфлетности и фельетонно-газетных излишеств. Свершается традиционный для русской классической литературы путь от преходящего к вечному. Это подлинное художество, мышление образами, а не набор шуточек. «Последний закатный роман», как называл Булгаков «Мастера и Маргариту», через блистательную фантастику и сатиру дает поучительную картину сложнейшей механики текущей жизни, вечной борьбы в ней сил созидания и разложения, избравших полем битвы умы и души людей.
В нашей критической литературе уже было высказано интересное предположение, что роман этот более всего обращен к вначале хамоватому и ленивому, но затем прозревшему и поверившему Иванушке Бездомному-Поныреву: «Едва ли не для него разыгралась вся эта история Мастера и Маргариты» (П.В. Палиевский). Верно, но авторское внимание в книге все же художественно, то есть разумно распределено между персонажами, и потому так важна для понимания романа судьба самого Мастера, ни в коем случае не равного Булгакову. Да, писатель любил работать при свечах, надев знаменитую черную шапочку и подвернув под себя ногу калачиком, но это не повод для отождествления автора с его персонажем.
За Мастером нет никакой трагической, безусловной вины, и потому его тема в романе – отнюдь не тема искупления. И все же он не заслужил свет, он получил только покой, очень интересно описанный в черновых редакциях булгаковской книги (вечный сельский дом, увитый диким виноградом и плющом, любовь Маргариты, вишневые сады в цвету, тихая река, реторты и колбы, старый слуга, музыка Шуберта, писание при свечах – и полное забвение всего виденного, и, прежде всего Иешуа). И в окончательном тексте эта мысль сохранилась в словах о том, что «память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать» (глава 32 «Прощение и вечный приют»). Булгаковская фраза о свете и покое загадочна, и сам автор, судя по черновикам, собирался ее разъяснить.
Очевидно, этот благоустроенный вечный покой и потухшая память писателя – отнюдь не высшее счастье. Ибо Мастер лишен полного понимания глубинной сути происходящих событий, и все необходимые разъяснения ему вынужден давать никто иной, как сатана. Романтик Шуберт прекрасен, но живой памяти, подлинного знания мира и человека он своей музыкой не заменит. Булгаков всегда жаждал покоя, но глубокое и полное знание ценил превыше всего и именовал его выразительным словом – «свет».
«Мне нужно видеть свет и, увидев его, вернуться», – сказано писателем в послании Сталину, и напрасно думают, что имелась в виду лишь заграничная поездка. «Свету!» – крикнули перед смертью булгаковские Мольер и Петр Великий. То же сказал, умирая, их создатель. Из светлого света соткан облик Иешуа, всезнающего и потому бесстрашного в своем мудром спокойствии. Тихий ровный свет доброго вечного всезнания возрождает живого мертвеца Понтия Пилата, дает ему, как и Мастеру, долгожданный покой и вовремя лишает силы бесчеловечное, черное и потому неполное знание Воланда, указывая злу его настоящее место и назначение в мире.
Существует множество трактовок этого образа, вплоть до сведения его к масонским символам, и все же свет приходит в «Мастера и Маргариту» из Евангелия от Иоанна: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его… Был свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир». В насмешку над этим образом фиолетовый рыцарь (он же Коровьев) изобрел сомнительный софизм: «Свет порождает тень, но никогда, мессир, не бывало наоборот». И был жестоко наказан, ибо свет не может породить тьму, они существуют одновременно и борются в мире и душе человека.
Мастер же лишен света, истинного знания. Он лишь догадывается («О, как я все угадал!») о его существовании, постигая истину творческим проницанием. Недаром в черновой редакции романа Воланд говорит Мастеру: «Тебя заметили, и ты получишь то, что заслужил… Ты никогда не поднимешься выше, Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют… Это дело не твоего ума». Значит, и в судьбе Мастера была капитальная ошибка, над которой стоит задуматься.
По всей видимости, ошибка эта – в малодушии, в отказе от выполнения своей трудной писательской задачи («если <писатель> замолчал, значит, был не настоящий»), от каждодневной борьбы за свет знания, за истину и любовь, за свой роман, и рассказ о мужестве Маргариты, спасшей отчаявшегося, замолчавшего Мастера, подтверждает справедливость такого предположения. Сам Булгаков жил по иным правилам: «Писатель должен быть стойким, как бы ни было ему трудно. Без этого литературы не существует». Романтическому Мастеру не хватило стойкости, он сломался там, где устоял его творец, не поднялся выше и получил покой, вполне им заслуженный. Но сможет ли он таким вечным покоем удовлетвориться – вот главный вопрос…
Маргарита – очень значимый образ в романе. И к тому же один из самых поэтичных и привлекательных. Мы видим, что эта молодая, умная и красивая женщина, до встречи с Мастером жившая во лжи и без любви, меняется, развивается, движется вместе с книгой, приходит к истине, Мастеру, Воланду, а затем и к Ешуа. Это сложный и трудный путь испытания, восхождения и возрождения.
И поскольку булгаковский роман разворачивается как Евангелие (от кого – это другой вопрос), то истоки образа Маргариты стоит искать там же – в Священном писании. А сквозной образ всех канонических Евангелий – это исцеление, спасение и духовное возрождение грешницы, которая «возлюбила много». Иисус Христос видит ее и ее грехи (встреча с самаритянкой), но не осуждает («Кто из вас без греха, первый брось в нее камень… Прощаются тебе твои грехи… Вера твоя спасла тебя»), а открывает путь к раскаянию и возрождению, к «воде живой», источнику истины, к вере, надежде и любви подлинной. Суровый Толстой в «Анне Карениной» стал тут с Ним (!) спорить: «Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова». Однако Булгаков, создавая свою Маргариту, помнит, что она не только грешная, но и добрая, способная на бескорыстную любовь и самопожертвование.
Главная же фигура здесь – евангельская Мария Магдалина, раскаявшаяся и поверившая грешница, возродившаяся к новой жизни, стоявшая у креста Иисуса и позднее причисленная к лику христианских святых. Евангельский Иисус изгнал из нее семь бесов. Это, конечно, символ и миф, но избавление от земных грехов через великие испытания, которым по собственной воле во имя любви и веры подвергается Маргарита в романе Булгакова о бесах и Иисусе Христе, это путь Марии Магдалины, падшей и возрождающейся грешницы, какой она живет в народном представлении. Ради Мастера и его правдивой, пророческой книги она стала ведьмой и вступила в союз с самыми темными силами. Она смело борется за свое счастье, за любимого человека, за истину. Это жертвенность, невозможная без веры, надежды и любви. Ясно, что этот значимый образ давно отделился от евангельского текста и живет самостоятельно.
Булгаковская героиня – тоже образ собирательный и чисто художественный, хотя многие молодые красивые женщины, знавшие писателя, простодушно хотели быть прообразами Маргариты, и из них самая достойная этой чести – это Елена Сергеевна, третья жена автора романа, хотя назвать ее безгрешным и прямодушным ангелом весьма трудно, и уже делалось много попыток ее развенчать и разоблачить, вплоть до прямой клеветы и бабьих сплетен. И все же верная, любящая, страстная, грешная Маргарита давно отделилась от своих многочисленных прототипов и живет в булгаковском романе и сознании его читателей сама по себе, увлекая, удивляя и восхищая. Ей веришь.
Авторское проникновение в душу и судьбу каждого персонажа романа, исчерпывающее знание мельчайших подробностей его мыслей и жизни, продуманный отбор нужных для действия черт и деталей потрясают и убеждают. Напрасно образы знаменитой книги трактуются иногда как символы и даже мифы. Сам автор видел в них нечто иное, говорил, что они – «теперь для меня утвердившаяся реальность. Иначе просто грустно было бы!»
Реализм «Мастера и Маргариты» не «магический», не «фантастический», он идет от Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского и Щедрина. И потому может быть только классическим, если уж емкое слово «реализм» требует эпитетов. В свое время «пролетарский» писатель Н.Ляшко говорил с раздражением и «классовой» ненавистью: «Я не понимаю, о какой «правде» говорит т. Булгаков? Почему [всю кривизну] нужно изображать? Нужно давать «чересполосицу»…» И они «давали» и называли это социалистическим реализмом. Булгаковский же реализм – «сплошной» и глубокий, он весь есть художественная правда.
Да, булгаковские образы глубоки и многосмысленны и в то же время реалистичны. Они раздвигают внутреннее пространство романа и дают простор мысли и чувству читателя, ибо им, их жизненности веришь. Недаром современники свидетельствуют, что писатель сначала актерски разыгрывал образ, «проживал» его до конца, а потом уже записывал выявляющие характер персонажа диалог или сценку, создавая маленькие шедевры вроде грустного, тихого жулика-буфетчика Андрея Фокича Сокова. Важно здесь и верное чувство реального советского быта, дыхание подлинной жизни, точно найденные подробности, словечки и черты характеров.
Правя последнюю редакцию «Мастера и Маргариты», автор держал в уме все связи и подробности и лишь 13 июня 1938 года, то есть почти через десять лет после начала работы над романом, говорил с уверенностью: «Все уже передумал, все мне ясно». И позднее писал Е.С. Булгаковой: «Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание – я прав!» Полная ясность наступила, когда все мысли и идеи воплотились в художественном материале романа и когда книга была завершена. Своды, наконец, сомкнулись, роман был окончен, хотя и правился автором до самой смерти: «Останется самое важное – корректура (авторская), большая, сложная, внимательная, возможно, с перепиской некоторых страниц». Эта работа не доведена до конца, и все же главный булгаковский роман завершен. Тот же парадокс, что и с «Театральным романом»…
«Мастер и Маргарита» в жизни Булгакова был тем же, чем был «Реквием» для Моцарта, – долгим прощанием и творческим завещанием. И потому роман писался и как музыкальное произведение, строился по законам контрапункта, высшего симфонизма, медленно обозначалась и выверялась мелодия слова и мысли. Елена Сергеевна об этой предсмертной работе вспоминала: «Она записывала под его диктовку текст. Он часто останавливал ее и просил перечитать написанное. Диктовал довольно быстро, предложения гладко ложились на бумагу. Но прочитанным Еленой Сергеевной часто оставался недоволен.
– Не так, – говорил он.
– Почему не так? – спрашивала Елена Сергеевна. – Ведь хорошо написано.
– Нет, не хорошо. Музыки нет.
И долгое время подбирал слова, менял их местами, просил еще раз перечитать, чтобы услышать, как звучит фраза».
Роман Булгакова движим именно продуманным, достигнутым долгой кропотливой работой сцеплением живых образов. И тут ему много помогла драма, опыт сценического мышления, когда приходится держать в голове все сцены и реплики. Воланд и его компания, стягивая художественное время и пространство, помогают людям разных эпох встретиться и понять друг друга и самих себя. Узлы событий мгновенно стягиваются и развязываются. Здесь ощутимо совершенное знание законов театральной сцены, помогающее «быстрой» драматургии булгаковской прозы. Ибо в «Мастере и Маргарите» соединены роман-трагедия и роман-комедия. И булгаковская проза от этого только выиграла. Она полна жизни, движения, обрела динамику сценического действия, гибкость и емкость драматического диалога.
И потому читателю булгаковского романа невольно передается радостное, освобождающее душу и мысли чувство полета («За мной, мой читатель!»), владевшее автором во время работы над книгой. В свое время суровый Лев Толстой, отрицая и порицая стиль автора «Бесов», сделал походя гениальное наблюдение: «Достоевский писал отвратительно – и все же чувствовали, что он летел».
Булгаков, у Достоевского многому научившийся, писал замечательно, и любой читатель «Мастера и Маргариты» ощущает, что автор как бы летит. Он знал цену точным, красноречивым фактам и деталям, умел работать с книгами, справочниками, словарями, пользовался и исторической живописью, картинами и гравюрами на евангельские сюжеты, умел собирать устные предания, даже слухи, сплетни и анекдоты. Все оценивалось, перерабатывалось, шло в дело, собиралось в личный архив. Когда Булгаков прочел «Петра Первого» Алексея Толстого, книгу талантливую, но написанную лукаво и небрежно, он заметил не без яда: «Такой роман я мог бы написать, будучи запертым в пустую комнату, без единой книги».
Сам он работал иначе. Елена Сергеевна вспоминала: «Он все записывал, он был, несмотря на свою кажущуюся разбросанность, необычайно педантичен». Для написания «Мастера и Маргариты» им собран специальный архив. Но в этой книге нет ощущения книжности, начетничества, библиотеки. Мы знаем о напряженной десятилетней работе Булгакова, о разных редакциях и сожженных черновиках «Мастера и Маргариты». Но при чтении книги ощущаем лишь дорого доставшуюся легкость, стремительность булгаковского повествования, переданную автором в известных словах: «Пилат летел к концу». И мы летим вместе с ним. И, как верно замечено в черновиках романа, «полет принес упоение».
Сама долгая и тщательная работа писателя с источниками показывает, что он с самого начала задумал книгу как роман исторический, и это верно в отношении не только «евангельских» и «воландовских», но и «московских» глав. Да, он еще и философский, и сатирический, но все это помогает булгаковскому творческому историзму глубоко проникнуть в современную ему жизнь и души людей.
В своей главной книге Булгаков продолжает тему «Белой гвардии», ибо социальный и духовный кризис в России 1930-х годов лишь углубился, принял иные формы; падения и заблуждения людей, их добровольные или вынужденные союзы с силами зла и тьмы обозначились отчетливее. Сбывались самые страшные пророчества Апокалипсиса и «Бесов» Достоевского. Тем более необходимо стало трезвое и умное напоминание о свете, добре, высоких идеалах, стойкости и вере.
Булгаков писал «Мастера и Маргариту» как исторически и психологически достоверную книгу о своем трудном и страшном времени и его людях, и потому роман стал человеческим документом той примечательной эпохи. Он исторический еще и потому, что насыщен точнейшими деталями быта и неповторимыми характерами людей. И в этом качестве книга тоже не может быть заменена позднейшими историческими исследованиями. Отныне мы всегда будем представлять себе тогдашнюю Москву и ее жителей по булгаковскому роману.
Из-за масок, панцирей и наигранно «простецких» харь выглянули живые реальные лица. Не ангелы, конечно. Люди оказались интереснее и сложнее той большой, но весьма простой лжи, по которой их заставляли жить на службе и дома. Помилуйте, как же хорошо сказано в черновиках книги об Иванушке Бездомном, которого ловкий демагог и провокатор Воланд нарочно назвал «вруном свинячим»: «По теории нужно было бы сейчас дать в ухо собеседнику, но русский человек, как известно, не только нагловат, но и трусоват». Вот вам мгновенная «фотография» диалектики заскорузлой, заблудшей души.
Прав был эмигрантский критик Вяч. Завалишин, когда писал о Булгакове: «Я не знаю другого сатирика, который создал бы столь смелые, правдивые и выразительные карикатуры на советского человека и на ту атмосферу тридцатых годов, которая сплющивала и уродовала и жизнь, и духовный и нравственный облик человека».
Это жесточайшее давление времени испытал, конечно, и сам автор, но он не уступил и потому смог сказать о времени и людях столь дорого доставшуюся ему правду. Наблюдая в 1923 году хамские выходки своей соседки по «нехорошей квартире» Аннушки Горячевой, Булгаков записал в дневнике: «Я положительно не знаю, что делать со сволочью, что населяет эту квартиру». Работая над романом «Мастер и Маргарита», он уже все знал. Вот она, «чума» Аннушка, запечатлена несколькими штрихами. Мастерски. Навсегда. Вместо холодных бронзовых скульптур со станции московского метро «Площадь революции» (рабочий, колхозник, инженер, студентка, красноармеец и т.п.) в романе Булгакова появились, неожиданно раскрылись в фантастической ситуации подлинные характеры, из которых и составлялся реальный народ, мирно существовавший под железной пятой эпохи. Ибо жизнь продолжалась, несмотря ни на что.
Трудно назвать книгу 1930-х годов, которая бы так была насыщена точно найденными приметами времени. Зоркость и памятливость автора поразительны, мысль свободна от всех шор и штампов эпохи. Причем Булгаков в «Мастере и Маргарите» спокойно (а ведь в любой момент могли вломиться, прочесть рукопись и задать «вопросики») писал о том, о чем тогдашние писатели не смели говорить, а иногда и думать. Это зрячая, до конца идущая смелость.
Достаточно вспомнить, как изображены в романе сами писатели, «разбойники под именем писателей», как назвал их прозревший Иванушка Бездомный, превратившие литературу в недостойный торг и поставившие напротив бронзового Пушкина помпезный памятник знаменитому поэту Александру Ивановичу Житомирскому, скончавшемуся в 1933 году. Еще в дневнике 1924 года о собраниях писателей в кружке «Никитинские субботники» с сарказмом сказано: «Эти «Никитинские субботники» – затхлая, советская, рабская рвань…» Их собрания Булгаков позднее метко назвал «балом в лакейской», а о писательской верхушке в черновиках романа сказано: «Народ этот отличался необыкновенной разношерстностью».
Но вот гость из другого мира, таинственный и любопытный барон Майгель. Это характерная для советского «света» фигура «бывшего» интеллигентного человека, согласившегося на сотрудничество и доносительство. Булгаков позднее узнал прекрасно воспитанного «сопровождающего» всех видных иностранцев, тоже бывшего барона, кстати, киевлянина, Бориса Сергеевича Штейгера, охотно и беспрепятственно посещавшего дома вождей партии и государства, посольства, писательские и актерские собрания, работавшего в Наркомпросе под началом известного поклонника юных балерин Авеля Енукидзе и в 1937 году расстрелянного вместе со своим начальником. И запечатлел в романе страшную иронию судьбы: лощеного соглядатая убивают «товарищи по оружию».
В Берлиозе есть черты Михаила Кольцова, человека талантливого, но принявшего условия дьявольской игры и так же хладнокровно уничтоженного «товарищами». Опаснейшая тема увидена во всей ее сложности, ибо за ней стоит одна из главных идей булгаковского романа – возмездие, возданное полной мерой за поступок, за зло и предательство. Все эти люди получили то, что заслужили. В черновой редакции романа Воланд лениво укоряет хладнокровного убийцу Бегемота: «И зачем тебя выучили стрелять! Ты слишком скор на руку. – Ну, не я один, сир, – ответил кот».
В смешных словах «ворошиловского стрелка» Бегемота: «Берусь перекрыть рекорд с семеркой» – иронические отзвуки боевой железобетонной фразеологии ударных строек 1930-х годов, воспетых гибким любителем жизненных благ В. Катаевым и др. Тогда это считалось кощунством и каралось соответственно. А чиновный сластолюбец Аркадий Аполлонович Семплеяров, в котором отразились некоторые черты Енукидзе, живет в знаменитом правительственном «Доме на набережной», который изнутри описал потом наш современник Юрий Трифонов. На балу у сатаны появляются уже расстрелянные Г. Ягода и его послушный секретарь П. Буланов. Попали они сюда не случайно.
Глава политического сыска был особо внимателен к Булгакову, читал его дневники, рукописи и письма, оставляя на них любопытные пометы и резолюции типа «Дать возможность работать, где он хочет. Г.Я. 12 апреля <1930 года>». И тот же Ягода, лично подписывавший бумаги на заграничные поездки мхатовцев, иезуитски поманил писателя поездкой в желанный Париж и в последний момент отказал. Но дело не только в биографических деталях. Всесильный шеф ОГПУ-НКВД был женат на сестре жены своего соратника и единомышленника Л. Авербаха, виднейшего критика-рапповца, племянника Свердлова и любимца Горького. О его страшной судьбе лагерного «доходяги», брошенного уголовниками в снег, мы узнали только недавно. А тогда всесильный и самоуверенный Авербах стал главным гонителем Булгакова и выведен в его романе под именем могучего и злого «гения» Аримана. Это не месть, а желание художника сохранить для потомков описание черной закулисной «кабалы святош».
Хороши и сцена в Торгсине, и вылившийся в причудливую форму сна Босого вполне жизненный сюжет о массовом принудительном изъятии у «населения» золота и валюты. Ибо сам Булгаков был скромным покупателем торгсиновских сокровищ, а сцена садистского «уговаривания» держателей золота и валюты написана им со слов купеческого сына Н.Н. Лямина, сидевшего в Бутырской тюрьме и выслушивавшего «уговоры» лекторов-чекистов, соединявшиеся с соленой пищей и отсутствием воды. Даже тетка первой жены Лямина, купчиха Прохорова, сохранилась в романе как забавный персонаж, хотя, конечно, ничего смешного в бесчеловечном государственном грабеже «бывших» людей не было.
Но именно в Торгсине появляется вдруг безымянный «человек из народа», сухонький старичок с пирожными, смело крикнувший: «Правда!». Это уже голос народного гнева. А домработница Наташа говорит значительную фразу: «Ведь и мы хотим жить и летать!»
Ранний фельетон «Двуликий Чемс» кончался пушкинской ремаркой «Народ безмолвствовал». В «Мастере и Маргарите» люди заговорили и, сами пугаясь и удивляясь, сказали опасную запретную правду. Народ у Булгакова не безмолвствует, автор понимает его трудное положение, страшную угнетенность, новую крепостную зависимость, грустную историческую слепоту и верит в жизненные силы и разум лучших людей, в их прозрение.
Даже официальной православной церкви нашлось здесь место, и о ней внук орловского священника сумел сказать жестокую правду. Начал он ее говорить еще в очерке «Киев-город», но лишь в черновиках «Мастера и Маргариты» появляется отец Аркадий Элладов, поп-умница, образованный модник в великолепно сшитой из дорогой материи рясе (детали характерной внешности интеллигентного и красноречивого, как Луначарский, «живоцерковного» митрополита А.И. Введенского). Вот только глаза его, острые, деловые, немного бегают.
И молитвы свои хитрый священник возносит существующей власти, уподобляясь Понтию Пилату: «Сделав искусную фиоритуру бархатным голосом, Аркадий приравнял ныне существующую власть к кесарю, и даже плохо образованный Босой задрожал во сне, чувствуя неуместность сравнения». «Государственное мышление» официальной церкви неизбежно приводит к «черной мессе», служению дьяволу, за что ей приходится расплачиваться и поныне. Так что странно звучат утверждения православного литературоведа Н.К. Гаврюшина о том, что в «Мастере и Маргарите» нет церкви. Уже из воспоминаний Белозерской о бывшем дьяконе, деловито торгующем в бывшем храме награбленными у арестованных и убиенных людей вещами, видно, что она там очень даже есть. Такая церковь не может помочь жаждущему веры человеку выстоять, спастись; возрождение, вера в Бога и стойкость становятся делом совести и силы духа каждой отдельной личности. Так что и здесь Булгаков следует за своим учителем Львом Толстым.
Словом, булгаковский роман написан не в вакууме, он живет литературой, историей и современностью, напряженной авторской мыслью о них, и потому «Мастера и Маргариту» так интересно читать. В этой книге запечатлена подлинная, а не официозно-плакатная жизнь 1930-х годов, как бы спрессован огромный материал, собраны и творчески переосмыслены ценнейшие человеческие документы, хранящие исторический опыт нескольких поколений. И с их помощью, с помощью автора мы постигаем дух и приметы времени, делаем далеко идущие сопоставления.
Ибо, столкнувшись лицом к лицу с властно вторгшимися в их жизнь вечностью («евангельские» сцены романа) и безразлично-жестоким и, как им кажется, всемогущим мировым злом (Воланд и его веселая компания), булгаковские персонажи (и мы вместе с ними) смогли глубже заглянуть в собственную душу и понять ее скрытые движения, ее непростую диалектику. Психологические портреты «Мастера и Маргариты» исторически точны, хотя, думается, понять и принять столь беспощадную правду о себе, заглянуть ей в глаза люди той эпохи не смогли бы, да и не захотели бы. Недаром один из слушателей, В. Виленкин, записал в дневнике: «Фантазия беспредельная, иногда даже страшно, что человеку такое приходит в голову». Не будем закрывать глаза: и сегодня этот роман вызывает яростное неприятие, и в том числе у некоторых писателей. Но уж это факт их биографии.
И в то же время многосмысленное философское повествование Булгакова не исчерпывается «диалектикой души», фантастикой, бытом и сатирой, оно пронизано глубокими мыслями и точными, нестареющими оценками, обращено в будущее, чему способствуют его подлинная художественность и неувядаемая занимательность. Это книга на все времена. И мы с благодарностью принимаем дар давно ушедшего писателя.
Ведь его сложнейшую, полвека назад написанную книгу сегодня можно начать читать с любой страницы, и чтение это неизменно увлекает и восхищает и школьника (роман включен в программу), и человека немолодого и опытного. И каждый раз мы видим новое и понимаем, что изменились сами. Еще раз выяснилось, что писатель Булгаков владел секретом занимательности и уважал своего читателя, не навязывая ему профессиональных проблем и сложных «исканий». Роман его читательский, увлекательный, а не экспериментальный. Все эксперименты остались там, где им и должно находиться, – в писательском столе, в отделе черновиков и отброшенных редакций. Они необходимы ученому, но читатель вполне может без них обойтись.
Сейчас стало модно писать о «поэтике», и такой аналитически-описательный взгляд на прозу Булгакова, конечно, законен и плодотворен, ибо продуманная сложность и гармоничность художественного организма «Мастера и Маргариты» неизменно потрясают, читателю хочется понять, как и почему это сделано. И все же не стоит забывать, что у автора романа была и собственная этика (читай – философия жизни), согласно которой и выстроен художественный материал его книги.
Вспомним, что говорит булгаковский Дон Кихот: «Люди выбирают разные пути. Один, спотыкаясь, карабкается по дороге тщеславия, другой ползет по тропе унизительной лести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана. Иду ли я по одной из этих дорог? Нет! Я иду по крутой дороге рыцарства и презираю земные блага, но не честь!» А вот что советует персонаж повести «Собачье сердце»: «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками». Всем памятна спокойная речь обреченного Иешуа о грядущем царстве справедливости. Конечно же, это слова персонажей, но в них отчетливо различим и авторский голос, далекий от бесстрастия.
Автор «Мастера и Маргариты» – прирожденный романист, он умеет в своей прозе быть объективным, замечательно «держит дистанцию». Герои его живые и вполне самостоятельные. И все же в булгаковском творчестве очень важно авторское отношение к героям и событиям. Недаром современники называли Булгакова «писателем глубокого этического чувства».
Высокими и честными размышлениями движим и художественный мир «Мастера и Маргариты», таковы уроки нравственности этого чисто русского романа о преступлении и наказании. Идеи «Бесов» и «Идиота», любимые мысли Достоевского нашли своего наследника и продолжателя. Ведь сказано же в «Идиоте»: «Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества». В «Мастере и Маргарите» победительную силу сострадания и милосердия признает даже бесчеловечный Воланд. Вослед автору «Идиота» и «Бесов» Михаил Булгаков создал русское Евангелие от Мастера, и его Иешуа, его вера и надежда неожиданно стали реальностью, вернув нас сегодня к вечным темам вечной книги, которую при тусклом свете свечи читали убийца и блудница в знаменитом романе Достоевского.
Зная теперь биографию М. Булгакова в важных ее подробностях и документах, мы понимаем, что это не донкихотские прекраснодушные декларации, а законы, по которым жил и творил сам автор «Мастера и Маргариты». Да, Булгаков именовал себя мистическим писателем и оставил нам роман о дьяволе, но в авторе и его творении нет ничего демонического, нет той «благородной червоточины», которую тщетно ищут в булгаковском романе иные комментаторы. Зло и дьявол здесь, как и у Гоголя, вынуждены служить человеку и добру, и этика Булгакова не противоречит нравственным идеалам русской классики.
Об этом стоит еще раз напомнить сегодня, когда пора первых писательских восторгов в либеральном духе Симонова и Лакшина давно миновала и булгаковский роман стал все чаще подвергаться критике, причем именно со стороны писателей. Великая книга стала мешать, само ее благотворное существование в жизни и литературе вызывает нежелательные, невыгодные сопоставления, ибо современный читатель и зритель, и особенно молодежь, почему-то там, а не с модными беллетристами нашего времени, по чьим холодным головоногим книгам почему-то нельзя сделать сколько-нибудь популярный сериал или живой спектакль, получаются одни экспериментальные и претенциозные грымовские перфомансы. А по «Мастеру и Маргарите» очень даже можно, и смотрит вся страна… Обидно…
Отсюда и нарастающая критика, вызванная не только понятным «пост-модернистским» желанием пооригинальничать и еще более очевидной завистью. В «Мастере и Маргарите» теперь с легкостью находят беспросветный мрак, мир без добра, гностическую мистику, последнее отчаянье раздавленного тоталитарной диктатурой художника, антисемитизм, хитрое литературное масонство и даже сатанизм.
Уже при первом появлении романа эмигрантский критик Ю. Терапиано говорил о его авторе: «Он с самого начала – беседы Воланда с Берлиозом и поэтом Бездомным становится не на христианскую, а скорее на демонскую почву». А. Зеркалов считал, что Булгаков уподобляет Воланда Христу, делая Сатану земным судией. Самое удивительное, что все эти обвинения и толкования имеют определенные основания, так или иначе опираются на текст романа. Почему, в самом деле, не назвать сатанинской населенную могучими и привлекательными демонами книгу, герой которой восклицает с ужасом и надеждой: «Куда ты влечешь меня, о великий Сатана?» И только подливает масла в огонь известное объяснение соглашающегося с ведьмой Маргаритой мастера: «Когда люди совершенно ограблены… они ищут спасения у потусторонней силы».
Увы, политические процессы над литераторами приучили нас приписывать автору мысли его персонажей. Это наша общая, и «прогрессистов», и «консерваторов», болезнь и позор. Но дело не только в этом.
Если из знаменитого романа можно извлечь так много несхожих, порой друг друга исключающих идей и мотивов, то неизбежны недоуменные вопросы. Есть ли у этого романа своя собственная, органичная, центральная идея? А если ее нет, то почему он так знаменит и читаем? А может быть, мысль Булгакова, учитывая основательные чужие идеи и давая им право свободно высказаться в романе, совсем иная по природе, нежели они? Может быть, идея «Мастера и Маргариты» не только глубже и богаче, но и художественнее? Ведь сказано же в одном из апокрифических Евангелий: «Истина не пришла в мир обнаженной, но она пришла в символах и образах. Он не получит ее по-другому. Есть возрождение и образ возрождения. Следует воистину возродить их через образ». Это и делает автор романа «Мастер и Маргарита», а мы, «дешифруя» и логически толкуя его образы, лишь обедняем, «выпрямляем» их и забываем о главной авторской мысли.
Начнем с начала. На Патриарших прудах Берлиоз и Воланд беседуют о кирпиче, который всегда может упасть человеку на голову. Это не просто парадокс, а понятный, давно разработанный отечественной мыслью и литературой символ предопределения, рока, судьбы. За ним стоит вечная, великая идея. И это евангельская идея, которую потом смело высказывает булгаковский Иешуа изумленному Понтию Пилату.
«…Самый осторожный человек не может всякую минуту защититься от кирпича, падающего с соседнего дома», – сказано в романе Достоевского «Идиот». Кто же этим кирпичом ведает и управляет? Дьявол? Нет, он тут же честно отрицает за собой такую власть над мировым порядком и судьбой отдельного человека. Но кто тогда? Вот что говорит по этому поводу наш знаменитый философ и страдалец Чаадаев: «Меня часто называли безумцем, и я никогда не отрекался от этого звания и на этот раз говорю – аминь, – как я всегда это делаю, когда мне на голову падает кирпич, так как всякий кирпич падает с неба».
Сатана низвергнут с небес и потому падением кирпичей распоряжаться никак не может. Но небеса не пусты. Значит, в романе Булгакова присутствует иная сила – Бог, более того, это один из главных и самых деятельных персонажей «Мастера и Маргариты». А сюжет этой книги – падение самых разных «кирпичей судьбы» на головы самых разных людей, превратившееся в своего рода камнепад в результате визита в Москву Сатаны и его черной свиты. События тем самым стремительно ускоряются, выстраиваются в любопытную картину мира и человеческой души. В их фантастическом безумии приоткрывается реальная правда, глубинная логика и справедливость, явлена идея мира. В разговоре Сатаны и беспринципного начетчика-атеиста о кирпиче с неба завязывается сюжетный узел этой книги.
Конечно, роман о Боге и дьяволе вполне мог быть написан убежденным атеистом, отчаявшимся нигилистом-циником или коварным сатанистом. Таков ли Булгаков, такова ли его главная книга? Автор «Мастера и Маргариты» происходил из верующей, богобоязненной семьи, но в думах о Боге и жизни ушел очень далеко от простодушной веры своего деда Ивана, священника орловской кладбищенской церкви. Его разум и душа прошли через горнило великих сомнений и отрицаний. Поэтому некоторые биографы пытались сделать из Булгакова атеиста, им так было удобнее. Опять во имя концепции отвергались реальные факты.
Извините, скажем мы им, но вот воспоминания первой жены Булгакова, Татьяны Николаевны: «…Он верил. Только не показывал этого… Он верил, но не был религиозным… Никогда не молился, в церковь не ходил, крестика у него не было, но верил. Суеверный был». А разве сцены молитвы Елены Богородице и чудесного выздоровления Алексея Турбина в «Белой гвардии» ни о чем не говорят? А дневниковая запись 1923 года о Боге: «Может быть, сильным и смелым Он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о нем легче… Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ».
А вот семейные воспоминания: «Как и все Булгаковы, М.А. верил, что всякий русский человек – мистик по природе, а борьба с религией, по его мнению, отнимала у русского народа его «костяк», поэтому он хотел, он считал своим долгом пробудить снова религиозное чувство в русских сознаниях». И Елена Сергеевна утверждает без всяких сомнений: верил.
Она вспоминает, как Булгаков заставил ее перекреститься после ее слов о его крепком здоровье и как потом оживлялся умирающий, когда ему читали диалог Христа с Понтием Пилатом, соглашался или просил что-то исправить в своей рукописи. Она же слышала последние слова Булгакова: «Прости меня, прими меня!» К кому обращался умирающий? К Сатане? Извините! Зачем же тогда Булгаков просил жену и друга П.С.Попова отслужить по нему панихиду? Зачем он стал крестным отцом племянницы Елены? Зачем в 1920-е годы Булгаковы всей семьей и с друзьями ходили на пасхальную службу в Зачатьевский монастырь на Остоженке и потом собирались за скромным столом, а Михаил Афанасьевич говорил: «Мы же русские люди!»
Так что, нравится это кому-то или нет, можно со всей определенностью утверждать, что роман «Мастер и Маргарита» написан верующим человеком. Да, его смелая мысль порой далеко уходила от догм, не удовлетворялась и Священным писанием, создала собственное Евангелие, но в форме романа, все подвергала сомнению и трезвой проверке и этим мало похожа на современное «переделкинское» православие, насквозь формальное, фарисейское, ставшее очередной интеллигентской игрушкой, сектой и модой.
Но даже А. Зеркалов, уверяющий в своей книге, что автор «Мастера и Маргариты» отверг Евангелие ради Талмуда, пишет: «Этико-теологическая концепция Булгакова помещается между ледяным критицизмом и ортодоксальным христианством». Вот реальные корни и смысл булгаковской художественной идеи, идущей к нам через образ, а не через академические догматы официального богословия и философические силлогизмы, над которыми смеется кот Бегемот. Нам надо понять и принять эту идею, а результат ее воплощения, гениальный и человечный булгаковский роман, мы давно уже приняли и полюбили. Не за сатанизм же…
Есть основания предположить, что автор «Мастера и Маргариты» мало рассчитывал на понимание и признание его романа современниками. Недаром в одной из редакций говорится о романе Мастера: «Пробовал он его читать кое-кому, но его и половины не понимают». Приведем одно только воспоминание об авторских чтениях глав книги: «Он (Булгаков. – B.C.) не искал советов и замечаний, но жадно и чутко ловил производимое впечатление… Я помню лица слушателей, выражение их глаз и отчетливое ощущение, будто хочется вскочить, броситься куда-то вперед, что-то догнать и в чем-то убедиться».
Да, со времени первой публикации знаменитого романа прошло сорок лет. Но и сегодня мы видим, что в «Мастере и Маргарите» творческая мысль Михаила Булгакова опередила свое время. И по сей день нам приходится ее «догонять» и в очередной раз убеждаться в ее самобытности и глубине, что подтверждается неизменной читательской любовью и непрекращающимся потоком книг и статей о писателе и его романе.
Эта книга не утонула в волнах истории, она и сегодня помогает нам понять жизнь и самих себя. Самое же поразительное, что автор хоть и впадал временами в мрачное отчаяние, но знал все же, что его роман, в конце концов, напечатают, и даже завещал гонорар за публикацию первому человеку, который после выхода «Мастера и Маргариты» положит цветы на его могилу. «Странная, но предсмертная воля!» – скажем об этом удивительном случае словами «Театрального романа». И воля писателя была его вдовой выполнена.
Елена Сергеевна, памятуя об авторских чтениях «Мастера и Маргариты», сделала больше. Оставив первый экземпляр машинописи в архиве Театрального музея им. Бахрушина у Т.Э. Груберт, она взяла с собой в эвакуацию копию и давала ее читать друзьям и знакомым, о романе знали многие, в их числе Ахматова, Пастернак, режиссеры С. Эйзенштейн и В. Пудовкин. Другая дарственная копия романа хранилась в семье Земских и тоже не пылилась на полке. Великая книга жила, продолжала свой долгий трудный путь к читателю.
Булгаковский роман настолько хорош, что всегда есть соблазн прочитать его вне исторического контекста, поставив уникальную книгу над временем и тогдашней литературой. Конечно же, само неожиданное и, казалось бы, запоздалое появление романа «Мастер и Маргарита» рядом со всем известными произведениями Горького, Л. Леонова, А. Фадеева, Ф. Гладкова, М. Зощенко, В. Катаева и Ильфа-Петрова порой воспринимается сегодняшними читателями и даже иными литературоведами как таинственная, непонятная и в чем-то роковая неожиданность. Непонятно, прежде всего, как такой роман вообще мог быть тогда написан и как он с вышеперечисленными книгами соотносится. Здесь сразу возникают неудобства и неудовольствия.
Прозаик П. Проскурин так говорил о публикации романа: «Появление «Мастера и Маргариты» лично у меня вызвало непередаваемое чувство; именно словно оттуда, из девятнадцатого века, залетело к нам отбившееся от материнской стаи чудесное диво – «Мастер и Маргарита», озарило все непередаваемым светом». Да, в булгаковской философско-сатирической прозе явственно ощутима великая школа русской классики, традиции Пушкина, Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина и Чехова, есть здесь отзвуки сатир и «Упыря» А.К. Толстого, веселых рассказов И.Ф. Горбунова.
Вот к кому обратился Булгаков через головы деятелей так называемого «Серебряного века». И это сделал писатель, которого в начале пути всерьез считали способным учеником сатириков Аверченко и Амфитеатрова. Классическое наследие сохранено им для нас и приумножено в горниле великих испытаний. И все же такая книга могла быть написана только этим автором и только в те годы, она результат очень непростого и долгого развития нашей литературы и главный итог писательского пути Булгакова. Поэтому так важен историко-литературный контекст, в котором написан роман. Ибо речь идет обо всей мировой литературе.
Ведь такие разные писатели, как Горький, В. Вересаев, А. Фадеев, Анна Ахматова и Борис Пастернак, не только были современниками Булгакова, они знали и ценили его и его творчество и по мере сил и возможностей помогали автору «Мастера и Маргариты», были с ним рядом, он не был одинок в жизни и литературе. Очень непросто относился писатель к «трудовому графу» А.Н. Толстому и все же признавал: «Все, впрочем, искупает его действительно большой талант». Рядом с ним работали и такие интересные, мало изученные, особенно в сравнении с Булгаковым, прозаики, как А. Чаянов, К. Вагинов, С. Кржижановский и С. Заяицкий. Чрезвычайно важна и не изучена тема «Булгаков и литература эмиграции», хотя очевиден уже в 1920-е годы проявившийся огромный интерес изгнанников к этому оставшемуся на Родине писателю. А если мы вспомним, что одновременно с «Мастером и Маргаритой» создавались шолоховская мужественная эпопея «Тихий Дон» и мрачноватый «Котлован» Андрея Платонова, мы иными глазами взглянем на историю советской литературы 1930-х годов и лучше ее поймем во всей ее многотрудной, иногда трагической сложности, ибо время все расставило по своим местам.
Булгаковский роман, отразивший в себе высоту авторского взгляда, трудности времени и писательской судьбы, стал одной из основных глав истории нашей и, шире, мировой литературы XX века. Книги, как известно, имеют свою судьбу и возвращаются вовремя, когда становятся нужны и понятны. Автор «Мастера и Маргариты» эту истину знал и говорил: «Фальшивое произведение искусства может удержаться, и надолго, с помощью разных способов пропаганды, тогда как истинное может пребывать в долгом забвении с помощью простого умолчания. Но поздно или рано все становится на свое место. Время развенчивает фальшивые произведения и дутые репутации и скатывает ложную славу, как пыльную дорожку». Сегодня мы наблюдаем интересные результаты очистительной работы истории, частью которой стали возвращение и правильное понимание романа «Мастер и Маргарита» и других книг Булгакова. Многое сделано для этого современными исследователями, от И.Ф. Бэлзы до римского профессора Риты Джулиани.
Воспоминания о Михаиле Булгакове, его письма и многочисленные фотографические портреты сохранили для нас облик человека подлинно интеллигентного, сильного и стойкого, полного сознания своего достоинства, подчеркиваемого и характерным обыкновением одеваться тщательно и элегантно. Женщины находили, что он похож на молодого Шаляпина. «Мне помнится очень гармонично созданный природой человек – стройный, широкоплечий, выше среднего роста. Светлые волосы зачесаны назад, высокий лоб, серо-голубые глаза, хорошее, мужественное, выразительное лицо, привлекающее внимание», – говорила современница, знавшая Булгакова в 1930-е годы. Да, именно такой человек мог сказать, умирая, своему пасынку: «Будь бесстрашен, это главное».
«Я лично не видел его ни озлобившимся, ни замкнувшимся в себе, ни внутренне сдавшимся. Наоборот, в нем сила чувствовалась… Казалось, что если не сегодня, то завтра он непременно начнет писать, и было ясно, что в голове его зреет множество замыслов», – свидетельствует тогдашний посетитель булгаковского дома. Да, да, конечно, но почему же «начнет»? Именно тогда писался «Мастер и Маргарита», и в этой судьбе творчество торжествовало надо всем, и даже над болезнью и смертью. «Дописать раньше, чем умереть!» – начертано на рукописи последнего романа Михаила Булгакова.
В булгаковском романе есть и печальные, элегические ноты, но написана эта книга веселым, остроумным и общительным человеком, посмеивавшимся и над самим дьяволом. И в так называемой частной жизни писатель отнюдь не был мрачным отшельником: он много путешествовал, любил веселое общество друзей и очаровательных женщин, шумные застолья, домашние остроумные сценки и розыгрыши, терпеть не мог трусливого кухонного фрондерства, жалких писательских кукишей в кармане, метко и презрительно именуемых им «подкусыванием советской власти под одеялом».
При всей своей душевной ранимости и нервности Михаил Булгаков неизменно сохранял сдержанность, спокойную иронию, облик его был изящен и рыцарствен. Он внимательно следил за текущей жизнью, читал газеты, общался с самыми разными людьми. «В самые горькие минуты жизни он не терял дара ей удивляться», – верно сказано о Булгакове. В одну из таких трудных минут он с грустным юмором писал В. Вересаеву: «В заграничной поездке мне отказали (Вы, конечно, всплеснете руками от изумления!), и я очутился вместо Сены на Клязьме. Ну что же, это тоже река».
Конечно же, Булгаков тяжело переживал вечные неудачи, предательства и несправедливости, страшное для писателя молчание, полную изоляцию и постоянный тайный надзор, впадал временами в отчаяние, но был верен судьбе, верил в жизнь, любил ее, умел преодолевать ее неизбежные трудности и всегда оставался русским писателем классической школы, одним из лучших представителей отечественной культуры той эпохи. Его роман – лучшее тому свидетельство.
Сосед Булгакова по писательскому дому, всегда благополучный драматург Е. Габрилович элегически вспоминал в газете «Московские новости»: «Он очень тяжело жил. Я не знаю, как он жил материально, но морально, нравственно он жил ужасно. Изгой был, был изгнан, его топтали». Вообще-то сосед по дому и балкону должен был бы знать, что к Булгакову приходили известнейшие наши писатели, музыканты, композиторы, актеры, художники. У автора «Мастера и Маргариты» был свой читатель и свой зритель. Его книги и пьесы говорили, хотя многое не было издано или поставлено. Уже в 1930-е годы «Собачье сердце» ходило в тогдашнем «самиздате».
В архиве Лубянки сохранилось перехваченное чекистами письмо Булгакову скромного библиотекаря Политехнического музея Софьи Кононович, где есть невольное и полное совпадение в мыслях с эмигрантом Г.В. Адамовичем: «Ваши произведения выше тех небольших преград, которые называются баррикадами и которые сверху кажутся такими маленькими… Вообще, мне кажется, что Вас будут читать и читать, когда нас давным-давно не будет… Русская литература, после великих потрясений, должна сказать свое великое и новое слово. Думается, что слово скажется или Вами, или кем-нибудь – кто пойдет по пути, Вами проложенному…»
Да, знали, читали, понимали, верили… И тогда видели, что Михаил Булгаков – великая надежда и ориентир на трудной дороге, живое свидетельство жизнеспособности русской классической литературы, возможности ее возрождения. Так что «изгнания» и «изгойства» не было. Денег в этом доме вечно не хватало, но не в них, как известно, счастье: «В редкие минуты просветления, впрочем, сознаю, что мысль о богатстве – глупая мысль».
И сегодня позволительно спросить читателей: разве веселый и мудрый роман «Мастер и Маргарита» написан изгоем, человеком отчаявшимся и растоптанным? При всем своем беспощадном реализме и прорывающейся местами глубокой печали это книга светлая и поэтичная; высказанные в ней вера, любовь и надежда способны развеять любой мрак. Ибо человек здесь не унижен, не растоптан силами зла, он и на дне тоталитарной бездны сумел выстоять, понял и принял жестокую педагогику жизни. Конечно же, это книга прощания с жизнью и людьми, реквием самому себе, и потому автор так долго не расставался с ней. Но и грусть Булгакова светла и человечна.
Достоевский говорил, что основная идея и цель высокого гуманистического искусства, русской классики – «восстановление погибшего человека». Это главная тема и задача романа «Мастер и Маргарита». Сохранилась запись интереснейшей булгаковской мысли: «Мы должны оценить человека во всей совокупности его существа, человека как человека, даже если он грешен, несимпатичен, озлоблен или заносчив. Нужно искать сердцевину, самое глубокое средоточие человеческого в этом человеке». Ведь это, в сущности, великий завет Достоевского, всей русской классической литературы от Пушкина до Чехова – «при полном реализме найти в человеке человека». И помочь погибающему, изверившемуся, разрушенному человеку, возродить его к новой жизни.
Михаил Булгаков всегда был верен этому завету.