ГОНЧАРОВ: ФЛЕГМАТИЧНЫЙ ГЕНИЙ

Великий русский романист Иван Александрович Гончаров (1812-1891) прожил в литературе долгую, интересную и достойную жизнь и с полным основанием говорил: «Я жил в трех эпохах, и они оттиснулись во мне и в моих сочинениях, в доступном мне быту, насколько хватило у меня сил и таланта». В молодости он видел и слушал Пушкина, встречался с Гоголем и дожил до явления Чехова.
Гончаров родился в Симбирске в купеческой семье, но получил хорошее дворянское воспитание и образование дома и в пансионе, затем поступил в Московское коммерческое училище, по воле матери оставил его и закончил в 1834 году словесный (филологический) факультет Московского университета. Учился он там одновременно с Лермонтовым, Белинским, Герценом, Огаревым, Тургеневым и другими будущими деятелями 1840-х годов, тогда же стал переводить французских писателей и печататься в журналах.
С 1835 года начинается чиновничья карьера Гончарова в Петербурге. Он служит переводчиком в министерстве финансов и одновременно начинает интересоваться литературой, сближается с позднеромантическим кружком Майковых, там читаются и в рукописных сборниках появляются первые повести Гончарова. В 1844 году он задумал роман «Обыкновенная история» и через год уже читал его главы в кружке Майковых. В 1846 году Гончаров познакомился с Белинским и кругом писателей передового журнала «Современник», где вскоре был напечатан первый роман молодого литератора. «Обыкновенная история» принесла Гончарову известность и обратила на него внимание Гоголя.
В 1852 году Гончаров по его просьбе был назначен секретарем к адмиралу Е.В. Путятину и ушел с ним на два года в кругосветное плавание на фрегате «Паллада». В результате появилась его знаменитая книга путевых очерков «Фрегат “Паллада”» (1858), положившая начало нашей «морской» литературе. Служебная карьера автора также развивалась своим чередом: Гончаров был цензором, преподавал литературу наследнику престола цесаревичу Николаю Александровичу, редактировал официальную газету «Северная почта», стал членом Главного управления по делам печати, действительным статским советником, получал положенные его рангу ордена. Его знакомства в правительственных сферах и при дворе были всем известны. Писатель не нажил домов и поместий, но существование его было обеспечено и достойно.
Ведь сам Гончаров хотя и родился в Обломовке и шел в юности дорогой романтического баловня Александра Адуева, стал в петербургском своем периоде крупным чиновником, штатским генералом, “превосходительством”, таким же суровым, даже жестоким дядюшкой, имел своего безалаберного племянника Александра и воевал с ним. А в одном его новонайденном письме высказана глубокая “дядюшкина” мысль: “Без эгоизма, в его разумных и натуральных границах, нет никаких умных дел, никаких подвигов мысли, сердца, прекрасных движений души – словом, нет жизни. Это один абстракт – жизнь без эгоизма, и длиться не может, как не может человек делать других счастливыми, не испытывая по времени сам того, другого или третьего счастья, а иногда и всех трех, иначе бы он не знал ему цену и не мог бы давать другим”. И этот же человек писал в “Обыкновенной истории”: “Страдания очищают душу… они одни делают человека сносным и себе и другим, возвышают его… Не быть причастным страданиям значит не быть причастным всей полноте жизни”.
Литературная же жизнь Гончарова была необычайно целеустремленной, трудовой, ровной, без скачков и кризисов, вся посвящена созданию двух других его романов – «Обломова» (1859) и «Обрыва» (1869). Безоблачной она не была, ему пришлось пережить клевету и несправедливые нападки критики, сомнения и подозрения, разочарование в друзьях. Но хладнокровный Гончаров умел преодолевать трудности своей судьбы. В 1867 году писатель вышел в отставку и целиком посвятил себя литературе, им написано много очерков, воспоминаний и статей, лучшие из которых статья о «Горе от ума» Грибоедова «Мильон терзаний» (1872) и «Заметки о личности Белинского» (1875). Вместе со знаменитой романной трилогией и нестареющей книгой путешествий «Фрегат «Паллада» они и составляют литературное наследие И.А. Гончарова.
Иван Александрович Гончаров никогда не был расчетливым эгоистом, угрюмым женоненавистником, ленивым увальнем и отшельником, и не надо видеть в авторе его героев – Обломова и Петра Адуева. Писатель был всегда весел, остроумен, изящен и обходителен; занятия гимнастикой, долгие пешие прогулки, обливания и морские купания помогли Гончарову сохранять бодрость и живость ума и создавать свои шедевры в довольно утлом холостяцком углу и безликих номерах недорогих европейских гостиниц (творческие чудеса он все же предпочитал творить не в расхлябанной Обломовке, а в комфортном Мариенбаде). Гончаров трогательно заботился о вдове и детях своего умершего слуги Карла Трейгута. Он любил и знал изобразительное искусство, театр и музыку, и это отразилось в живописной и звучной художественной ткани гончаровской прозы.
Проза эта и сегодня поражает тщательностью отделки, продумыванием каждой фигуры, каждой говорящей детали, умением всю книгу сначала создать и выносить в голове, а потом как бы рывком ее написать и завершить. Гончаров – великий труженик, прошедший в юности суровую школу, голодавший, бедствовавший, но не отчаявшийся и потому всего добившийся в жизни сам. Стоит напомнить и свидетельство современника: “И.А. Гончаров был искренне и глубоко религиозен”. Но и это ощутимо в глубине гончаровской прозы и авторского отношения к жизни и смерти, не выливается в высокопарные фарисейские сентенции. Писатель этот чужд злобы, гнева, душевного мрака и терзаний людского “подполья”, ненавидит поучения. Талант его ясен и гармоничен, полон доброжелательного внимания и любви к человеку, трезвого понимания его слабостей и понятных заблуждений.

Преображение романтика

С первой книгой Гончарова произошла обыкновенная история: роман молодого писателя, имевший при его появлении в некрасовском “Современнике” большой успех и сразу поставивший начинающего литератора рядом с Герценом, Достоевским и И.С. Тургеневым, был потом заслонен великим “Обломовым” и нашумевшим поэтическим “Обрывом”. Сам автор со свойственной ему скромностью видел в “Обыкновенной истории” лишь недостатки литературного дебюта.
При первом появлении романа в 1847 году любому его внимательному читателю становилось ясно, что книга молодого литератора написана вослед “Евгению Онегину”, проникнута доброй пушкинской иронией по отношению к обоим ее неидеальным “героям” – дяде и племяннику Адуевым, этому рядовому русскому семейству, где случилась обыкновенная история: из двух борющихся полуправд под постоянным давлением действительности родилась реальная истина, верное понимание текущей жизни. Замечателен и подбор пушкинских поэтических цитат, пронизывающих прозаическую книгу Гончарова и придающих ей особую музыкальную тональность и лиризм. Эта оркестровка создает поэтику контраста вечного и преходящего, что усиливает авторскую иронию и критицизм.
И все же многое в “Обыкновенной истории” предопределено духом нового времени, уроками Гоголя и исканиями демократических писателей “натуральной школы”. Только после “Ивана Федоровича Шпоньки и его тетушки”, “Старосветских помещиков” и “Мертвых душ” Гоголя могли возникнуть деревенские картины и персонажи “Обыкновенной истории”. Молодой Гончаров вполне в духе автора “Носа” и “Шинели” характеризует петербургских персонажей с помощью конкретной социальной среды, обстановки города, салонов, канцелярий и пригородных дач, умеет отыскивать интересные “типы” (а точнее, «дагеротипы», то есть фотографически точные лики) чиновников, светских людей, слуг, и такое творческое осмысление опыта Гоголя действительно сближает “Обыкновенную историю” с очерками и повестями писателей “натуральной школы». Но здесь есть и свое.
Если гончаровский Обломов – вечный образ русской души и истории, то “Обыкновенная история” – вечная книга о молодости, вступающей в жизнь, о поэзии и самообмане любви и дружбы, о непрекращающейся борьбе реализма и романтизма в мире и душе человека. Странно, что этот любовный роман о воспитании чувств написал флегматичный купеческий сын из Симбирска, типичный петербургский чиновник, убежденный старый холостяк.
Ведь по глубине проникновения в диалектику юной души, верящей, любящей и разочаровывающейся, по доскональному знанию сложной женской натуры рассказанная Гончаровым обыкновенная история не уступает своему французскому варианту – “Утраченным иллюзиям” кумира европейских дам и девушек Оноре де Бальзака, а в чем-то (например, в поэтичных и вместе с тем сатирических картинах патриархальной русской провинции) превосходит знаменитый роман галантного и плодовитого автора-француза, и не догадывавшегося о мирной жизни счастливой Обломовки и ее неторопливых обитателей. «Этой изящной легкости и мастерству рассказа я в русской литературе не знаю ничего подобного. И как все это ново, свежо, оригинально… Ты замечаешь, какой удар повесть Гончарова нанесет романтизму – и справедливо; а мне также кажется, что от нее и не очень поздоровится арифметическому здравому смыслу: словом, она бьет обе эти крайности. Я ничего не знаю умнее этого романа», – с восхищением писал Белинскому критик Боткин.
В этом последовательном психологическом анализе – сила и новизна первого гончаровского романа, его интересно задуманного конфликта двух противоположностей – романтизма и реального практицизма, основанного на последовательном выявлении их силы и слабости, на развитии двух характеров, представляющих, по сути, две грани одной личности, ее простодушную молодость и разочарованную зрелость. Гончаров предложил русской молодежи свой учебник жизни, но умел избежать докучливых нравоучений, показал путь человека, воспитание чувств, диалектику зреющей и прозревающей души. Здесь практический мудрец Гончаров был согласен с дядюшкой Адуевым, говорившим: «С сердцем напрямик действовать нельзя». Реальной правды о себе человек, тем более молодой, не выдержит, да и не захочет знать. Но он может пройти все этапы познания жизни и себя самого вместе с героем гончаровского романа, понять его в каждый из моментов бытия и ему посочувствовать, согласиться с его прозрениями, постигнуть механизм неизбежных ошибок и разочарований.
Гончаров нашел выход: он разделил жизнь человека на молодость и зрелость, умно показал и столкнул их в лице племянника и дяди: «Молодость эгоистична и экспансивна, она любит делиться со всяким своим избытком чувств. Вступая в зрелую пору, она уже сдерживает себя, не расплывается, делается трезва и скупа на сантименты». Дядя все время дополняет и уточняет племянника, их монологи превращаются в разумный диалог, вечный спор о жизни и человеке. Читатель к ним прислушивается, невольно соглашается то с одним, то с другим. В сущности, Гончаров пишет новаторский «роман воспитания», где люди и явления сталкиваются, выявляют себя, помогают друг другу прозреть.
Неизбежная сатира, равно поражающая обоих героев гончаровского романа, всегда смягчается добрым комизмом: “Шутка – моя стихия”. Автор незло посмеивается над рядовым, дюжинным романтиком Александром Адуевым и именно этого уязвимого и комичного юношу делает зорким и глубоким критиком петербургской жизни, тогдашней литературы, науки, коммерции, любви, брака, семьи и многих других ценностей, к которым тогда все относились очень серьезно. Дядя ему помогает, вносит в эту пылкую, бескорыстную критику недолжного, «деревянного» бытия неотразимо меткие перлы житейской мудрости типа «Делай все, как другие, – и судьба не обойдет тебя: найдешь свое».
Мысли опытного Петра Адуева о коммерческом направлении изящной словесности, о превращении писателя из романтического поэта-небожителя в состоятельного дельца, о том, что и самая идеальная любовь требует будничных хлопот и немалых денег – все это тоже реальная правда. Не надо забывать, в какое важное, переходное время она сказана. Ведь на стороне старшего Адуева была и тогдашняя “натуральная” литература. Не случайно именно сотрудник влиятельного журнала (имеются в виду, конечно, либеральные “Отечественные записки”) обличал устарелый романтизм племянника как “фальшивый взгляд на жизнь” и бодро писал в своей директивной рецензии: «Наука, труд, практическое дело – вот что может отрезвить нашу праздную и больную молодежь».
Потом Гончаров говорил, что в его первом романе выразился главный мотив трезвых 1840-х годов: «Мотив этот – слабое мерцание сознания необходимости труда, настоящего, не рутинного, а живого дела в борьбе с всероссийским застоем». Но формы выражения и воплощения этой здравой идеи в реальной русской жизни становились иногда данью моде, теоретическим умствованием. Вместе с изгнанным романтизмом ушли непосредственные чувства, простота, доверие, мечта.
Дух деловой научности и бесстрастного анализа овладел тогдашней литературой, не случайно свой любимый жанр назвавшей медицинским термином “физиология”. Последовательное разоблачение дядюшки, “практика” и “естественника” Петра Адуева в романе Гончарова стало, по сути, тонкой и убедительной художественной критикой многих любимых идей 1840-х годов. Да и простодушный чиновник Костяков, читающий медицинские книги, желая узнать, что в человеке есть – разве это не насмешка над “физиологическими” описаниями, не камешек в огород трезвых 1840-х годов? Романтики и без медицинских пособий узнали и рассказали о сложной, мятущейся человеческой душе, мире сильных, подлинных чувств. Своим мечтателем Александром Адуевым и описанием концерта гениального скрипача Гончаров напомнил о бесспорных открытиях писателей 1830-х годов, о художественном мире романтической поэзии и прозы.
Все это вовсе не означает, что дядюшка Петр Адуев – герой отрицательный и побежденный. Таких героев у Гончарова нет. Этот сухощавый реалист-дядюшка нужен автору романа для того, чтобы заоблачные романтики Александр Адуев и Обломов не дремали в вечных мечтах, помнили о реальной жизни. Дядюшкина критика романтизма и обломовщины племянника Александра также убедительна и остроумна, содержит нестареющие истины. Потом его речи подхватит в «Обломове» энергичный делец Андрей Штольц.
Философический дуэт дяди и племянника неотразим в своих доводах, хотя никто не увидит в этих с изрядной долей комизма описанных персонажах серьезных учителей жизни вроде героев Чернышевского или Горького. Привлекает и убеждает сама логика развития самобытных и в то же время типичных характеров, сквозь которую видно самодвижение живой русской жизни.
Рисунок повествования в «Обыкновенной истории» тонок и грациозен. За легкостью и точностью умело отобранных слов и образов ощутима большая обстоятельная работа. Сам автор говорил: «Для зодчества нужно упорство, спокойное, объективное обозревание и постоянный труд, терпение». Гончаров – мастер значимой, но ненавязчивой детали, красноречивых черт, точно характеризующих личность, пейзаж или ситуацию, рассказ его плавен, выразителен и спокоен. «Главная черта его таланта – это искусная тушевка, уменье оттенять верно каждую подробность, давать ей значение, соответственное характеру всей картины», – верно заметил современник. Замечательны женские образы. Вы, читатель, верно, и не заметили, что очаровательная плутовка Наденька спит до одиннадцати часов, а ведь черточка эта и ее незримо соединяет с Обломовкой. А об обыденной трагедии в жизни Александра автор извещает одной короткой, но страшной фразой: «Но мать вскоре избавила его от этого труда: она умерла». И таких деталей и черт разбросано по роману множество… И все это сливается в «обыкновенную», но увлекательную историю, которую не скучно читать и сегодня: такой значимый, нестареющий жизненный опыт выражен здесь молодым писателем в столь неожиданной художественной форме.

Мудрец в халате
«Для приобретения опытности нужно то волшебное стекло, которое дает природа и сквозь которое проходят перед глазами время и дела. Это стекло – наблюдательный, аналитический ум, ведущий к сравнению и поверке всего вращающегося около нас», – говорил Гончаров. Он сам обладал таким волшебным стеклом и увидел через него своего главного героя – Обломова и патриархальную русскую среду, его породившую. Взгляд этот был добрым, внимательным и изучающим. Ведь Гончаров-художник смотрел на родное и близкое, а отчасти и на самого себя.
Роман этот не только задуман и отчасти написан в 1840-е годы, но и само его действие начинается именно в это время. Имеется точная дата начала действия в первой главе «Обломова» – 1 мая 1843 года. Деталь эта важна, ибо раскрывает сложность авторского замысла. Роман начинается в глухое николаевское безвременье и завершается уже в «оттепель», в преддверии эпохи Великих реформ, когда вся Россия жила в ожидании грядущих больших перемен и явления новых общественных сил и деятелей.
Писатель задумал свой главный роман в 1847 году и вскоре опубликовал его центральную по смыслу и месту в повествовании главу – знаменитый «Сон Обломова» (1849). Это как бы увертюра, где обозначены и прописаны все главные темы будущего романа. Возник постепенно целый ворох набросков на листках и клочках бумаги: «У меня накоплялась куча таких листков и клочков, а роман писался в голове». А потом уже, в родном Симбирске, Гончаров начал постоянную, но прерывавшуюся иногда работу над романом, вернувшись из кругосветного плавания, вчерне завершил ее в 1857 году и напечатал готового «Обломова» только в 1859 году в журнале «Отечественные записки».
Десять лет упорного труда! И были авторские сомнения, вплоть до отказа в тяжелом 1857 году продолжать книгу: «”Обломова” еще нет и, может быть, и не будет». Так долго складывался и зрел в творческом сознании автора романа его главный герой, выразивший капитальную, до сих пор не устаревшую идею Гончарова. Так трудно рождался великий роман о русском человеке и его вольной душе. И все увидели, что это самобытное развитие в новых исторических условиях великой идеи Гоголя.
Ибо гоголевский период развития нашей словесности к этому времени давно закончился, и нельзя было только на его идеях и художественных достижениях написать новый роман и нового героя. Ведь за это этапное десятилетие переменились Россия, ее народ, сама литература, иными стали воззрения и литературное мастерство Гончарова, объехавшего вокруг света и обдумавшего в дальних краях и морях свой главный роман.
Изменилось и отношение автора к своему главному герою, вначале по-гоголевски мыслившемуся как тип «отрицательный» и даже сатирический, но затем ставшему для автора и русских читателей таким родственным, понятным и любимым: «Читая роман, вы чувствуете, что как только появляется Илья Ильич, будто солнечный луч пробивается в дом, до тех пор пустой и мрачный» (Ю.Н. Говоруха-Отрок).
Зато и возникла великая книга как бы «вдруг», характерным для автора стремительным «рывком», как «мариенбадское чудо»: «В 1857 году я поехал за границу, в Мариенбад, и там… написал в течение семи недель почти все три последние тома «Обломова», кроме трех или четырех глав… В голове у меня был уже обработан весь роман окончательно, и я переносил его на бумагу, как будто под диктовку… Я едва сдерживал волнение, мне ударяло в голову, Луиза заставала меня в слезах, я шагал по комнате, как сумасшедший, и бегал по горам и лесам, не чувствуя под собой ног. Этого ничего не бывало и в молодости».
Да, это была вершина творчества Гончарова, таково трудное счастье писателя. Но в настоящей литературе чудес не бывает: вдохновенный автор «Обломова» писал в день более печатного листа, ибо все подготовительные материалы и заметки были у него под рукой, и роман сложился уже окончательно в его голове за десять лет упорной работы.
Он стал открытием для читателей, писателей и критики. «”Обломов” – капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было… имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный в настоящей публике», – свидетельствовал Л.Н. Толстой. Книгу прочла вся грамотная Россия. Сам автор понимал, что за первым успехом неизбежно последуют критические нападки: «Успех, если не больше, так равный успеху “Обыкновенной истории”… Не знаю, что скажет печатная критика: я думаю, не много хорошего».
Критика сразу поняла и оценила великолепную художественность гончаровского романа. «Много тонкого анализа сердца. Прекрасный язык. Превосходно понятый и обрисованный характер женщины с ее любовью. Вообще в этом произведении, кроме неоспоримого таланта, поэтического одушевления, много ума и тщательной и умной обработки», – говорил профессор и критик А.В. Никитенко. Но и демократ Писарев увидел в романе «удивительное совершенство техники», «беспримерную тщательность в отделке мелочей и подробностей». То же отмечал Добролюбов: «Мелкие подробности, беспрерывно вносимые автором и рисуемые им с любовью и с необыкновенным мастерством, производят, наконец, какое-то обаяние».
Все отмечали эту особенность творческой работы Гончарова, но только он сам ее объяснил: «Разъяснение этих мелочей ведет к отысканию правды, а правда, где бы и в каком бы виде и маленьком деле ни явилась, всегда вносит свет, следовательно, и улучшение, прогресс в дела человеческие!» Через эти правдивые, характерные мелочи мы видим людей, их характеры в развитии, замечаем человеческое даже в самом незначительном, казалось бы, персонаже.
Но вот главная идея романа, его герой и само понятие «обломовщина» с самого начала вызвали у русской литературной критики серьезные затруднения, написано о них очень много, в сердцах и с самых разных точек зрения. Эти реальные проблемы русской жизни и русского человека с самого начала перевели в область тенденциозной журналистики и публицистики и стали спорить о них как о чем-то постороннем, искали, кто во всем этом виноват: сам Обломов, общество, деспотизм, царское правительство, крепостное право и т.п. Однако прав был Дружинин: «В том-то и заслуга романиста, что он крепко сцепил все корни обломовщины с почвой народной жизни и поэзии – проявил нам ее мирные и незлобные стороны, не скрыв ни одного из ее недостатков». И здесь всем вспомнился Гоголь.
Имя автора «Мертвых душ» сразу соединилось с именем Гончарова. И в начале XX столетия критика писала: «После “Мертвых душ” Гоголя – “Обломов” есть второй гигантский политический трактат в России, выраженный в неизъяснимо оригинальной форме, несравненно убедительный, несравненно доказательный, и который пронесся по стране печальным и страшным звоном» (В.В. Розанов). Помимо гоголевской поэмы, в «Обломове» имеются явственные отзвуки повести-идиллии «Старосветские помещики» и комедии «Женитьба», и Тургенев не без яда говорил, что Обломов, Захар и Штольц – это Подколесин, Степан и Кочкарев из гоголевской комедии.
Да, ленивый мудрец Обломов произошел от своего одногодка, гоголевского молодого лежебоки Андрея Ивановича Тентетникова из второго тома «Мертвых душ», и с его продавленного, засаленного дивана видна критическому писательскому оку вся Россия, по которой уже проехался деловой хитрец Чичиков, в своей суматошливой, бесцельной и бесплодной активности напоминавший гончаровского Штольца. За шесть лет до рождения Гончарова сардинский посол Жозеф де Местр вгляделся в русского человека и метко сказал: «Сему последнему ненавистны всякие правила и всякий порядок, возведенные в степень закона». Русская литература в лице Пушкина и Гоголя прислушалась к этому мнению, в чем-то с ним не согласилась и все же приняла эту реальную правду.
Но надобно было, чтобы прошло время, завершился гоголевский период развития нашей литературы и появился новый писатель, чей реализм стал глубок, добр и вместе с тем беспощаден. Замечательны поистине гоголевская трезвость и высота писательского взгляда на русскую жизнь и русского человека, отличающие реалистическую прозу Гончарова. Перед ними отступила тенденциозность тогдашней критики и литературы, ибо главная художественная идея «Обломова» оказалась выше и правдивее любой тенденции.
«Народ наш приходится больше жалеть, чем любить. В целом мире на всем пространстве истории трудно указать другой пример, где бы было больше расстояние между простым народом и культурными классами», – грустно заметил Гончаров. И видел в этом непреодолимом расстоянии главную причину знаменитой “обломовщины”, то есть многовекового пассивного отпора созерцательной, бесформенной, изначально асоциальной русской души любым, еще со времен Ивана Грозного и Петра Первого начавшимся «силовым» попыткам деспотической власти навязать ей «сверху» правильную, но чуждую форму, идеалы, культуру и активность. Но никого не собирался убеждать или учить: «Странная претензия учить романом! Искусство учит только – образом: чем живее образ, тем и сильнее действует!» Да, его любимый герой жив и сегодня. Да, таковы глубинный смысл и назначение “Обломова”.

Сонный рай Обломовки
О чем же вводная глава «Сон Обломова»? Конечно же о той общественной и экономической среде, которая породила ленивого гончаровского героя и знаменитую обломовщину. «Обстановка вся – чисто русская, национальная», – указал автор. Среда эта беспощадно и во многом верно охарактеризована в классической статье критика-демократа Н.А. Добролюбова, считавшего главной причиной существования Обломовки и ее обитателей отсутствие «общего дела», крепостное право и деспотизм и писавшего о главном герое романа: «Его лень и апатия есть создание воспитания и окружающих обстоятельств». И суровый критик был прав, сам Гончаров во многом с ним согласился, хотя и не без иронии уточнил: «Человек неповинен, стало быть, ни в добре, ни в зле: он есть продукт и жертва законов необходимости. Разум и его функции – оказываются чистой механикой, в которой даже отсутствует свободная воля!» Сам создатель Обломова думал иначе.
Но давно уже нет дворянских гнезд, крепостничества и деспотизма, нет и Добролюбова с его передовыми идеями, разительно и не всегда к лучшему изменились сама общественная среда и воспитание (т.е. народное образование), а Обломов и обломовщина благополучно здравствуют и сегодня. Значит, суровый юноша Добролюбов увидел в романе одно, а великий художник Гончаров думал о себе, своей главной книге и ее герое совсем другое. Не только общественная среда и воспитание образуют человека, личность; не так легко человек перерождается, иначе все были бы одинаковыми «винтиками», а не Чацкими, Онегиными, Печориными, Обломовыми, Грибоедовыми, Пушкиными, Лермонтовыми, Гончаровыми.
Не случайно Гончаров, близко знавший пылкого Белинского, называл нашу литературную критику «воинствующей». Знаменитая статья революционного демократа об обломовщине была острым и смелым критическим суждением, а не объективной, научной и историчной оценкой великой книги, не учитывала всей сложности и богатства авторского замысла (кстати, Добролюбов так и не узнал авторских серьезных поправок и дополнений в новых изданиях «Обломова» и полного текста «Обрыва»), увидела в «Обломове» лишь очень удобный повод для высказывания своих социальных идей и учений. Эта статья не могла появиться и так прозвучать без великого романа.
«Сон Обломова» мало похож на сатирическое обличение, хотя добрая авторская насмешка все время ощутима. Корни этой патриархальной идиллии уходят в лирическую повесть Гоголя «Старосветские помещики». Юмор не исключает скромной поэзии и правды обыденного существования. Недаром Достоевский говорил, что это «лучший эпизод, который с восхищением прочла вся Россия». Д.С. Мережковский считал, что автор воспевает нравы своих героев, придает их быту, еде, забавам «гомеровские идеальные очертания». Это сказка о чудесном и благословенном крае, где нет бурного моря, гор и пропастей, небо и солнце ласковы к земле и ее обитателям, в смене времен года нет никаких неожиданностей и катастроф, нет болезней, небесных знамений, диких зверей и змей, всюду мир и тишина, нет бушевания страстей и авантюр, грабежей и убийств.
Нет фетовских соловьев, вместо таинственной туманной луны круглый, как медный таз, веселый месяц, значит, нет и поэтов. Внешний мир с его политикой и экономикой, заботами и планами ничего не знает об этой уединенной земле, и местные обитатели не ведают о других краях и странах. Да и живут они в самой отдаленной губернии, «чуть не в Азии», о существовании губернского города и тамошнего строгого начальства лишь догадываются. Газеты о них ничего не пишут, да им этого и не надо. Жизнь мирных простодушных обломовцев так хороша, спокойна и счастлива, что и смерть над ними не властна: «В последние пять лет из нескольких сот душ не умер никто, не то что насильственною, даже естественною смертью».
Здесь царят тишина, покой, патриархальные нравы и обычаи. Труд кроткие обломовцы воспринимают как «наказание, ниспосланное небом за наши грехи». Праздники у них поэтому чуть ли не каждый день. Лень их – первобытная, хозяйство – натуральное. Забота о пище и всеобщий, похожий на глубокий обморок послеобеденный сон, страшные предания и волшебные сказки заполняют размеренное, неторопливое бытие местного народа. Читают от скуки, писателя снисходительно считают гулякой, пьяницей и потешником. Душевных тревог и издержек не нужной им образованности, разлагающего душу анализа здесь тоже не знают, храня крепкое нравственное и физическое здоровье: «Не клеймила их жизнь, как других, ни преждевременными морщинами, ни нравственными разрушительными ударами и недугами». Главная жизненная забота – о пище, деньги тратить не любят, предпочитают их складывать в сундуки, как гоголевская Коробочка. Картины русской сельской стороны поэтичны и написаны с любовью и пониманием тончайших лирических красот и дурманящих запахов неяркой природы счастливого края.
Обломовка – не пресловутая общественная «среда», которая может «заесть», а уютное гнездо обломовщины, поэтическая родина главного героя романа, где мирно и счастливо живут вместе обычные русские люди – дворяне и их крепостные крестьяне. Это не расколотое «классовое» общество, а патриархальная дружная семья. Здесь все друг друга знают и понимают. Гончаров пишет поэму в прозе о мифической Обломовке, которой не существовало в реальности. То есть он создает утопию, традиционный для мировой литературы жанр рассказа о месте, которого нет, идиллическую сказку о русском патриархальном рае, покое и беспечности, просторе и приволье, воплощает народную мечту, высказавшуюся в сказках. Рай этот вечно живет в народной душе, и ничем его оттуда не выбить.
В поэтическом и вещем «Сне Обломова» отразились вся Россия, ее тысячелетняя многотрудная история, русский национальный характер и народная мифология, нравы старины, идеалы и вера людей в тихое счастье, светлое будущее, в наступление «райского, желанного житья». Да, таким было народное представление о счастье. Именно с ним боролись царь-революционер Петр Великий, мудрая императрица Екатерина II и ее требовательный сын Павел, царь-реформатор Александр II, освободивший крестьян. Одному из обломовцев автор не случайно дает фамилию «Радищев», вспомнив гневную книгу первого революционного демократа, так ничего в Обломовке и не изменившую. Суровый юноша Добролюбов тоже видел в обломовщине социальную болезнь барства и крепостного рабства, которую можно вылечить радикальными реформами, политической борьбой, революцией. Но тщетно: за двести лет Россия пережила множество реформ, смут, революций и гражданских войн, давно нет Радищева, великого критика Добролюбова и его и Чернышевского передовой идеологии, а Обломовка и обломовщина оказались вечными, они стали национальными формами нашей традиционной бесформенности.
В привольном народном раю, в крае русской утопии и воспитался ленивый мудрец и мечтатель в халате Илья Ильич Обломов. Этим поэтичным и бесконечно привлекательным мифом он живет, о нем мечтает, от имени своей духовной родины, благословенной Обломовки основательно критикует современную ему неидеальную российскую действительность. Любимая мысль его – вернуться сюда из достающего хлопотами Петербурга и счастливо жить здесь с женой, детьми, друзьями и даже Захаром: «Будет вечное лето, вечное веселье, сладкая еда да сладкая лень… Лицо его сияло кротким, трогательным чувством: он был счастлив». Такова его золотая мечта коренного обломовца о золотом веке, «райское, желанное житье».
В этом вступлении задана главная поэтическая нота реалистического романа Гончарова, определено не только авторское, но и читательское отношение к главному его герою. «”Сон Обломова” не только осветил, уяснил и разумно опоэтизировал все лицо героя, но еще тысячью скреп связал его с сердцем каждого русского читателя», – верно заметил А.В. Дружинин. А это определило и наше отношение к обломовщине как реальному явлению и неотъемлемой части русской жизни.
Поэтому нельзя рассматривать баловня Илью Ильича как независимый характер, он родом из страны своего детства и народной мечты, и прежде чем познакомиться с ним, надо прочитать дворянскую идиллию «Сон Обломова». Из этой утопической поэмы блаженного и беспечного жития пришел в роман и нерадивый лакей Захар, недостойный потомок пушкинского верного крепостного раба Савельича из «Капитанской дочки», ворчун и лентяй, пьяница, лгунишка, таскающий у барина медные деньги, но при этом честный, преданный, беззаветно любящий барина как особу священную. Сюда, в родную утопию, возвращаются они в конце романа, в ней они спокойно, умиротворенно умирают. Таков замысел Гончарова.

Обломов: образ в движении
Гончаров ценил дарование Островского-драматурга и в отзыве о его лучшей пьесе «Гроза» писал: «Всякое лицо в драме есть типический характер, выхваченный прямо из среды народной жизни, облитый ярким колоритом поэзии и художественной отделки». Таков и его Илья Ильич Обломов. Он – главный герой романа Гончарова, а роман вмещает в широкой рамке «большого» эпического жанра целый мир таких живых личностей.
«Более или менее верное воспроизведение некоторых национальных типов составляет, быть может, единственную заслугу моих писаний в этом жанре», – говорил автор «Обломова». Взятые из живой русской жизни, все эти «типы» стали характерами, убедительными в самих подробностях своей психологии, внешности и поступков. И все они движутся, взаимодействуют, развиваются в выбранных автором типических жизненных обстоятельствах. Так выявляется главная идея автора, ради которой роман написан.
Гончаров знает происхождение и все недостатки своего героя, в котором, помимо прочего, есть и автобиографизм, отразились некоторые черты самого писателя, «уложилась и вся моя, так сказать, собственная и много других жизней». Но именно поэтому ясно, что роман его написан не с целью разоблачить или сатирически высмеять Обломова. Его давно превратили в «отрицательный тип», а ничем не запятнанную жизнь его обозвали «обломовщиной». Но автор думает о своем главном герое и его никому не причинившем вреда и зла вольном бытии иначе, доброжелательно и с полным пониманием, и не склонен ругаться словами, хотя и многое в нем осуждает.
Гончаров, как и Штольц, видит главное в своем симпатичном герое – «честное, верное сердце», к которому присоединяются разум и образование. Ведь говорит же он, что в Обломове, как в могиле, зарыто какое-то хорошее, светлое начало, скрываются целый мир мечтаний и мыслей, пылкая голова и гуманное сердце. Но ведь эта чистая верная душа и ясный добрый ум все время проявляются, высказываются в речах и поступках простодушного героя, иначе Илью Ильича не посещали бы все время друзья и приятели и полюбили бы две такие разные, но чуткие сердцем женщины, как Ольга Ильинская и Агафья Пшеницына.
Он ленив и слаб, душа его спит, но Обломов честен, верен дружбе и любви, никогда никого не обидел и не обманул, его же вечно обманывают, обижают и обворовывают, давят на него, пользуясь его голубиной добротой и доверчивостью. А ведь искренность, любовь и преданность – это тоже счастливый дар блаженной Обломовки, ведь не в университете же Илью Ильича научили любить родных, друзей, близких и даже нерадивого крепостного слугу, неопрятного и грубого бездельника Захара, который ворчит, лжет, крадет у барина деньги и в то же время отвечает ему какой-то собачьей верной привязанностью, «кровным, родственным чувством преданности».
В посещающие его иногда «ясные сознательные минуты» Обломов понимает всю глубину своего падения и горько кается: «Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет». Поэтому его характер надо видеть в продуманном автором развитии: от бездумного ничегонеделанья и вечного сна ожиревшей души и ленивого откормленного тела к прозрению и возрождению через трудную и требовательную любовь, неизбежной любовной неудаче с Ольгой Ильинской и обретению тихого обломовского счастья и домашнего рая с преданной женой и гениальной хозяйкой дома Агафьей Пшеницыной.
Здесь важны не сами отдельные события, а постепенно проявляющееся в них целостное миропонимание романтика Обломова, его философское и вместе с тем поэтическое отношение к живой реальной жизни, ее вечным требованиям, неудобствам и переменам. И характеризует его Гончаров сначала по-гоголевски, «натурально», через бытовые «говорящие» подробности этой обыденной жизни: халат, диван, домашние туфли, развалившуюся запыленную мебель, битую посуду, десять лет назад открытые и недочитанные книги, всякий житейский сор и объедки, ленивого ворчливого Захара и его шумные прыганья с продавленной лакейской лежанки. Важен этот переход от первой части ко второй, замеченный критиком В.П. Боткиным еще в 1858 году при авторских чтениях «Обломова»: «Его основная мысль и все главные характеры выделаны рукою большого мастера. Особенно превосходна вторая часть».
В первой части романа Обломов проще, он как бы находится в обычном своем образе лентяя и увальня, подыгрывает своим посетителям и с Захаром привычно говорит на их домашнем языке, где комические сцены, забавные реплики вечно недовольного барина и нерадивого слуги давно отработаны и повторяются в одних и тех же ситуациях. Это одна внешность, некоторое лукавство. Ведь он простодушен, но весьма неглуп и не такой уж комический простак, каким себя так живописно показывает в первой части романа. «Ты всегда был немножко актер», – напоминает другу Штольц.
И лишь позднее, во второй части романа, мы слышим подлинные слова и мысли героя, в его жизни появляются Андрей Штольц и Ольга Ильинская, и Обломов выходит из спячки, вдруг уезжает на дачу, ходит в гости и театр, мысли и чувства его просыпаются, речь становится живой и богатой. Это другой человек. Характер раскрывается и усложняется. Но его всегда отличает мысль о «норме жизни», мере душевной красоты и полноты, когда бытие исполнено содержания и в то же время течет тихо и мирно, без катастроф, трагедий и беспокойств. Очень важно, что сам Илья Ильич – задумчивый мечтатель в духе Манилова из «Мертвых душ» Гоголя, но он – поэт отвлеченных мечтаний, заменяющих ему докучливую реальность: «Трогает жизнь, везде достает».
В «Обыкновенной истории» молодой романтик считает себя единственным, неповторимым, но потом присоединяется к прозаическому большинству, начинает жить, как все. Обломов с самого начала романа подчеркивает, что он – не все, не другие, что он не может и не хочет поступать, мыслить и говорить, как все и обо всем: «Он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя свое человеческое достоинство и свой покой». Подобно Пушкину, Обломов стремится, пусть на свой лад, к покою и воле.
«Кто живет на воле, тот спит доле», – гласит народная мудрость. Так и живет Обломов. И тем счастлив. Он не хочет участвовать во всех беспокойных событиях и гнетущих жизненных обстоятельствах, когда человек теряет волю, покой, имя и лицо и превращается, например, из Ильи Ильича Обломова в пошлого «жениха», обязанного поступать в предсвадебной суете по нелепым правилам ритуала, как все. «А ведь толпа права!» – восклицал Добролюбов. Да, в чем-то она всегда права, об этом говорил еще Петр Иванович Адуев. Но вольный русский человек Обломов не хочет быть частью безликой толпы, подчиняться ее агрессивной пошлости, давящим стандартам, стадным законам среды и «необходимости земной», стирающим неповторимую личность до «типа».
Не случайно уже в первой части романа в гости к главному герою является «человек толпы» Алексеев, безликий и бессловесный гоголевский чиновник-винтик, стертый безжалостными колесами столичной жизни и служебным механизмом до уровня «петербургского типа», отблеск людской массы, такой же, как все. Приходят и те самые «другие», поступающие, как все, – светский щеголь Волков, благополучный молодой чиновник Судьбинский, перебирающий в своих статьях сплетни, банальности и штампы журналист Пенкин, говорящий общими местами доктор, хам и приживал Тарантьев. Таким не желает быть Обломов, против этого он пассивно протестует всем строем своего вольного бездеятельного бытия, в том числе и своей ранней отставкой и упорным нежеланием участвовать во всей этой уравнительной бесчеловечной механике. Характерен его укоризненный вопрос провинившемуся Захару: «Ты мастер равнять меня с другими да со всеми! Да ты подумал ли, что такое другой? Другой кланяется, другой просит, унижается… Да разве я мечусь, разве работаю?»
О том, что такое счастье в понимании Обломова, рассказано в «Сне Обломова». Конечно, Илья Ильич – человек просвещенный, не фонвизинский недоросль Митрофанушка; многих патриархальных и грубых черт он не приемлет, ценит образованность, искусства, жизненный комфорт, спокойствие. Но обломовщина у него в крови, в натуре, и потому реальная жизнь для героя романа становится источником вечных беспокойств и тревог. Она его достает. Уже петербургская чиновничья служба стала его тяготить, и Обломов наивно мечтал об очередном наводнении, чтобы не ходить в присутствие и не составлять записки и прочие канцелярские бумаги: «Когда же жить?»
Любимые слова его – знаменитое русское «авось», «может быть» и «как-нибудь», наивно оберегающие главное в человеке – покой и волю. Не в его маниловщине и врожденной лени дело: герой Гончарова отвергает петербургскую машинную канцелярщину, эту сложную сухощавую формалистику, попытку заменить самодвижение реальной жизни бумажным кругооборотом бесчисленных ненужных проектов, формуляров и инструкций, которые никто не выполняет. Это бесцельное дело других.
Обличает Обломов и тогдашнюю науку и университетское образование за их полную оторванность от жизни, самодовольную формализованность, невозможность применить в реальности весь этот огромный и ненужный груз мертвых отвлеченных знаний. И делает это с полным знанием предмета, ибо сам закончил университет по юридическому факультету и ничему дельному, практическому так и не научился. Ведь и сам Гончаров верил в будущие победы науки, но пока видел в ней лишь «мнимое знание, подверженное непрестанным, как будто барометрическим колебаниям». А мировая и российская история с ее вечными войнами, смутами, революциями и катастрофами, реформами повергает полусонного Илью Ильича в мрачную тоску и ужас: «…Хоть бы сама история отдохнула: нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться…»
И суета петербургской жизни подлежит его суду, в ней нет центра, смысла, ничего глубокого, люди презирают друг друга, завидуют, сплетничают, везде царят скука и сон души и ума: «Где же тут человек? Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь? Нет, это не жизнь, а искажение нормы, идеала жизни, который указала природа целью человеку». Добролюбов обвинял Обломова в отсутствии жизненного дела, а тот ему уже ответил: в петербургской и, шире, русской жизни такого дела просто нет: «Ты посмотри, где центр, около которого вращается все это: нет его, нет ничего глубокого, задевающего за живое… Что ж это за жизнь? Я не хочу ее».
Это не просто лень, а целая философия жизни: Обломов говорит «нет» главным завоеваниям цивилизации и государственности 1840-х годов, общепринятым общественным ценностям, на которых построено еще в петербургских повестях Гоголя описанное столичное общество дворян и чиновников средней руки, летописцем которого и стал Гончаров. Не случайно автор называет своего главного героя «обломовским Платоном»: «Никогда Обломов не поклонится идолу лжи». Да, он ничему не поклонился и ни во что не уверовал, в том числе и в «работу общественную», которую ему настойчиво предлагал Добролюбов, стремившийся вместе с другом своим Чернышевским насильно гнуть русскую реальную жизнь под свой головной, существующий лишь в теории, книгах и потому правильно названный утопическим социализмом общественный и нравственный идеал четвертого сна Веры Павловны.
К Обломову пришел как-то в гости журналист Пенкин. Это весьма схожий, хотя и явно шаржированный портрет рядового петербургского литератора «натуральной школы», бездумного и болтливого рупора ее идей, понимающего эти идеи весьма упрощенно. Пенкин горой стоит за реальное направление в литературе, за верность изображения: «Нам нужна одна голая физиология общества». Характерно уже это «нам». Пенкин говорит от имени «школы», он жаждет обличений в литературе и т.п.
Выслушав все это, Обломов неожиданно обнаруживает незаурядный литературный вкус и талант критика. Он побивает Пенкина и его «школу» тем же безотказным аргументом, каким потом поражал энергичного Штольца и других поборников жизненной активности. Обломов выступает вдохновенным защитником человека, любимый его вопрос: «Где же тут человек?» Здесь развиты многие заветные мысли Александра Адуева.
По мнению Обломова, все эти отлично слаженные «машины» – «автоматическая» чиновничья служба, суетная столичная жизнь с ее законами толпы, штольцевская бездумная коммерция, брак и семья, даже любовь с ее неизбежными хлопотами, огорчениями и расходами, наконец, петербургская журналистика и литература – постепенно перемалывают и обезличивают реального конкретного человека, обедняют его, превращая из самобытной личности в плоский «тип». И сразу видно, что это выношенные, дорогие герою мысли, его сердечное убеждение. Они явно близки самому Гончарову, начавшему их развивать еще в «Обыкновенной истории».
Мысли эти не есть нигилистическое отрицание всякой деятельности, и в том числе современной Обломову литературы, хотя их так иногда и понимали. Любимые герои Гончарова говорят о другом – о неизбежных и трагических издержках этой деятельности, о том, что общество конкретного человека подавило своими социальными рамками и абстракциями, усреднило его, ловко подогнало под тот или иной «тип» (офицер, чиновник, петербургский шарманщик, литератор и т.п.), а часть писателей «натуральной школы» волей-неволей это грустное, глубоко удручавшее Гоголя обстоятельство приняла как данность и сделала предметом художественного изображения, низведя многосложный гоголевский реализм до расхожих приемов описания «петербургских углов» и их одномерных обитателей. Забывался при этом и высокий гуманизм Гоголя, увидевшего человека, брата и в ничтожном Башмачкине. Этот глубокий и честный реализм был разменян на демократические медяки, сменился умеренно смелыми обличениями городничего, занимательной этнографией «натуральных» очерков и призывами к благотворительности.
Об этом-то начал говорить Александр Адуев и напомнил всем Обломов, о котором критик Ю.Н. Говоруха-Отрок сказал: «Он глубоко понимает искусство, его задачи и значение». Такого понимания не хватало тогда многим профессиональным литераторам. Обломов указывает на реальную опасность изгнания живого человека из литературы, подмены его (пусть по самым прогрессивным соображениям) плоскими схемами, умозрительными конструкциями, описательными типажами и прочими «мертвыми душами». Илья Ильич увидел опасность потери литературой человеческого ее смысла, когда эта капитальная, и ныне актуальная проблема лишь начинала оформляться.
Хлестаковствующий литератор Пенкин хотел в «голых физиологиях» обличить обычные для России безобразия вороватого городничего и смело описать ужасы петербургского «дна», на что Илья Ильич остроумно ему ответил: «Изобрази… да и человека тут же не забудь». Внешним описанием типических черт и сатирическими разоблачениями не создать живой, движущийся портрет души, неповторимой личности.
Человек в понимании Обломова, а, следственно, и Гончарова, широк и глубок, внутренне «текуч», подвижен, и потому Обломов против попыток его сузить, низвести до «типа». Он призывал писателя увидеть за социальной маской «типа» живого многомерного человека и, главное, полюбить его, показать, что человек этот противоречив, потерял правильную дорогу, заблудился в житейской суете формального и бездушного Петербурга, что у него нет душевного покоя и своего дела: «Нет, это не жизнь, а искажение нормы». Или, говоря словами Александра Адуева, «деревянная жизнь».
Задолго до зрелого Достоевского гончаровский Обломов нащупал его главную, любимую идею – при полном реализме найти в человеке человека. И надо сказать, что русская классическая литература пошла не за Пенкиным, а за Обломовым: подлинного, сложного, текучего человека, его скрытую «диалектику души» она искала и находила всюду: достаточно вспомнить солигаличского «антика» – не берущего мзду городничего Рыжова из рассказа Н.С. Лескова «Однодум» или петербургских «камелий» Достоевского – Сонечку Мармеладову и Настасью Филипповну, толстовскую Катюшу Маслову. Да и сам Гончаров придерживался в своих романах той же дороги: «Глубина дурного не превышает глубину хорошего в человеке». Именно таков его Обломов.
Но вся эта умная и верная критика, столь последовательно развернутая в речах Обломова, тонет в его мечтах и бездеятельности.
Положительный идеал Ильи Ильича подвергается самому серьезному, традиционному для русского романа испытанию: Обломов встретил и полюбил красивую, умную и решительную девушку – Ольгу Ильинскую. Заметим, что он даже не взял на себя обычный мужской труд с нею познакомиться, войти в ее дом и семью – все это за него сделал друг Андрей Штольц. И влюбленный Обломов пробудился к деятельной жизни, расцвел, стал иначе думать, чувствовать, страдать, ходить на свидания.
Прочитайте его любовное письмо к Ольге: его писал совсем другой человек, нежели тот простодушный лентяй, с которым мы встретились в первой главе романа, – умный, сильный, любящий, страстный, да и слог его великолепен, литературен, говорит о хорошем образовании и начитанности. В первой части Обломов играет привычную роль в каждодневной комедии с Захаром и своими посетителями, его подлинная душа и разум спят. Он просыпается и полно раскрывается лишь во второй части романа, в общении с Ольгой и Штольцем, в борениях дружбы и любви с его природной ленью. Но пробуждение это, как и все маниловские мечтания и наивные планы Обломова, длилось недолго. Он – поэт воображения, умеет чувствовать, любить, но не умеет жить. И потухают в бездеятельности его добрая богатая душа, его искренняя сильная любовь.
И здесь обломовское неделание, нерешительность и лень постепенно приводят героя романа к полному краху: он не может и не хочет совершать поступки, принимать решения и потому теряет требовательную Ольгу, теряет просветляющую и возрождающую его к деятельности любовь и опускается на дно своей лежачей жизни, возвращается к дивану, халату и Захару, втайне радуясь избавлению от тягот, забот, денежных трат и ответственности, сопряженных с большим чувством и женитьбой. Свет сменяется прежним, хорошо знакомым нам по первой части романа пыльным полумраком. Обратите внимание на то, что летние дачные свидания влюбленного Обломова с Ольгой происходят на залитой солнцем горе и в великолепном парке, а возвращается он холодной мрачной осенью в низенькие темные неубранные комнатки к грязному оборванному обломовцу Захару. Автор романа через меняющийся пейзаж и «говорящие» бытовые детали показывает этапы развития обломовского характера и дает их творческую оценку.
А полное нежелание и неумение (а ведь Обломов получил высшее юридическое образование!) постоянно и планомерно заниматься своим имением, состоянием, домашним хозяйством (здесь он раб своего слуги Захара), квартирой и правильным оформлением деловых бумаг, платежами процентов и налогов делают этого состоятельного по тем временам (у него были 350 душ и большое имение с лесом и угодьями, с которого вначале получал он в год до 10 тысяч рублей ассигнациями – сумма немалая и для столичного скромного житья вполне достаточная) помещика нищим, несостоятельным должником, игрушкой в руках мелких ловких мошенников.
И здесь тоже выявляется непрактичный, нерешительный, доверчивый характер питомца блаженной, жившей натуральным хозяйством Обломовки, где самым серьезным преступлением была кража мальчишками гороха с чужого огорода. Он подписывает важные денежные документы не глядя, лишь бы отвязаться, и потому всегда обобран, всегда в кабале. Только неожиданное и решительное вмешательство в запутанные дела Ильи Ильича его энергичного и практичного друга Штольца спасает бедного мечтателя и позволяет ему наконец осуществить свой идеал простора, покоя и воли, построить свою обломовскую утопию в жестокой петербургской реальности.
Мы не поймем характер Обломова и главную идею романа Гончарова, если будем вслед за Штольцем (и Добролюбовым) считать, что Илья Ильич погиб в своей «обломовщине» окончательно только потому, что не женился на передовой энергичной Ольге Ильинской, не обустроил сам свое расшатанное имение и не поехал со спасшей его от болота обломовщины Ольгой за границу. Это весьма простой и банальный идеал недальновидного дельца Штольца, а не поэтическая утопия Обломовки, куда в конце романа вернулся ее верный сын и достойный обитатель. Жизнь не кончается с последним отъездом Ольги и Штольца из дома Обломова. У романа Гончарова есть свое дальнейшее развитие, свой финал.
Гончаров назвал историю чувств Обломова и Ольги Ильинской «поэмой изящной любви». Но в его романе есть и другая, может быть, и не такая изящная, но для Обломова более важная история реальной, житейской любви, пропущенная тенденциозным критиком Добролюбовым. Совершается она в удобно обустроенной «выборгской Обломовке», которую весьма беспорядочно и неряшливо живший критик и поэт Аполлон Григорьев зря назвал «выборгским болотом».
Перечитайте внимательно главу IX четвертой части романа Гончарова, она начинается с важных слов: «Мир и тишина… Все тихо в мире Пшеницыной» и т.д. Это закономерное продолжение и завершение главы «Сон Обломова», но вот только давний сон ленивого балованного барина стал явью, желанная утопия вернулась, вдруг снова осуществилась в отдельно взятой жизни русского помещика и этом тихом петербургском доме, больше похожем на сельскую усадьбу.
Обломов с помощью, может быть, и некультурной, неизящной, но душевной, любящей его, а не себя Агафьи Пшеницыной построил наконец свой спокойный, достойный его мир. Здесь сбылись его мечты. Порядок, чистота, воля, великолепно налаженное хозяйство, светло и весело в доме, где хозяин по возможности защищен от достающей его жизни и где царит тихое спокойное счастье: «Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни… его окружали теперь такие простые, добрые, любящие лица, которые все согласились своим существованием подпереть его жизнь, помогать ему не замечать ее, не чувствовать. Идеал его жизни осуществился». Причем без судорог романтической страсти, тоски, бессонных ночей, угрызений совести, треволнений, требований и понуканий. Земной рай его сна стал явью: «Все тут есть, что ему надо». Не было и порывов, игры самолюбия, не тянуло на подвиги. Обломов сказал свое «нет» бесцельной энергии и суете изматывающей и обезличивающей человека петербургской жизни.
Осуществился и идеал простой русской женщины Агафьи Пшеницыной, она полюбила Илью Ильича сильной, заботливой, ничего от него не требующей любовью, у них родился сын Андрюша, ее детей от первого брака он воспитывал как своих. Да, она происходит от гоголевской Коробочки, но в ее хозяйственной, трудовой жизни появились разумная цель, смысл, любовь, семья. Агафья Матвеевна и не думала, чтобы поселившийся в ее домике умный, добрый и ухоженный барин пошел бы ради нее на край света, делал то, что ей надо. Она увидела и поняла свою нежданную, позднюю, но зато подлинную любовь как женскую преданность, служение, уважение к мужу, обязанность блюсти «покой и удобство Ильи Ильича».
И благодарный Обломов ответил ей столь же сильным и искренним чувством, ибо «она гораздо более женщина, чем Ольга» (Ап. Григорьев). Да и вокруг них все были довольны и счастливы, даже ворчливый Захар, которому великодушно сохранили его грязный захламленный угол, где в куче засаленных тряпок и иного ненужного мусора прятались заветная бутылка с водкой и граненый стакан. Покойный халат и удобный диван барину были куплены новые, причем великолепные халат, одеяла и подушки были сшиты самой заботливой хозяйкой.
Так тихо и счастливо жил местный философ Обломов с семьей и Захаром в своей уютной городской усадьбе среди кур, гусей и канареек и так же тихо, без болей и мучений, ушел во сне из жизни, искренне оплаканный любимой и любящей женой, близкими и друзьями. Счастье его и близких продолжалось семь лет, как в старой сказке: «Грезится ему, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре…»
Штольц горько и гневно упрекает старого друга: это погибель, яма, болото, обломовщина; отшатывается от него, смотрит на друга как на покойника. Но Обломов о своей жизни иного мнения. Да, он не погиб на парижских баррикадах, как тургеневский Рудин, не объехал весь мир и не сколотил приличное состояние, как Петр Адуев и Андрей Штольц, не читал умных книжек и не ходил по театрам и музеям с требовательной Ольгой Ильинской, которая потом даже не зашла в его дом с ним повидаться и попрощаться. Но возникает невольный вопрос: что же есть во всем этом плохого?
Штольц осуждающе назвал все это обломовщиной. Добролюбов так и озаглавил свой тенденциозный политический памфлет. А критик А.В. Дружинин, написавший лучшую статью о романе Гончарова, счел Агафью Пшеницыну погубительницей и злым ангелом главного героя, не заметив ее преданной жертвенной любви, полного счастья и тихого великого горя: «Проиграла и просияла ее жизнь… но зато навсегда осмыслилась… теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно». Но ведь и умный, чуткий сердцем Илья Ильич Обломов все знал и понимал. Он просто жил, любил и умер так, как было завещано Обломовкой и как хотелось ему, и можно ли назвать это сатирой на обломовщину, гибелью, неудачей и крахом?
Есть ли вообще трагедия Обломова? Положительный или отрицательный этот персонаж Гончарова, да и можно ли его так «по-школьному» определять? Как к нему относится сам автор романа? Только ли отрицательно понятие «обломовщина»? Добролюбов ее страстно порицал как общественное бедствие и все же написал в своей хрестоматийной статье: «Обломовка есть наша прямая родина… В каждом из нас сидит значительная часть Обломова… Обломовщина никогда не оставляла нас и не оставила даже теперь». Слова эти оказались, увы, вещими и остаются в силе и сегодня.
Читайте внимательно замечательную книгу Гончарова, там все есть, все сказано, умело подчеркнуто тонкими подробностями и значимыми деталями. Проследите развитие характера Обломова во всех его художественных подробностях, и вы сами ответите на эти непростые вопросы.

Обломов на рандеву
Гончаров создал в своей романной трилогии замечательные образы русских женщин, от резвой и требовательной Наденьки из «Обыкновенной истории» до величественной и трагической бабушки из романа «Обрыв». Евг. П. Майкова, прочитав только что вышедшего «Обломова», воскликнула: «Женщины великолепны!» И это касалось не только умной изящной красавицы Ольги, но и гениальной кухарки Анисьи. Поэтичность и верность этих женских портретов всегда восхищали критиков и читателей. Да и все мужчины у Гончарова проходят через испытание любовью, женское зрячее сердце и нам помогает их лучше увидеть и понять.
Ольга Ильинская – обычная русская девушка из дворянской семьи среднего достатка, с естественной живостью характера, смелая, веселая и лукавая. Она происходит от Наденьки из «Обыкновенной истории», но очень далеко уходит от своего наивного прообраза. Время изменилось, и русская девушка не просто ждет чего-то неопределенного, как еще не понимавшая себя Наденька, а уже знает, кого и чего она ждет. Она решительна и требовательна. Новые идеи и новые люди уже ощущаются ею, ожидаются с надеждой и понятной тревогой, хотя они тогда еще не пришли в российскую действительность, как это ясно из самого названия романа Тургенева «Накануне».
Образ Ольги Ильинской определяется тем переходным временем, эпохой 1840-х годов, когда только начиналось дело женской эмансипации и реформы женского образования, когда и в России вслед за французской писательницей Жорж Занд заговорили об освобождении женщины, ее новой роли в семье и нарождающемся гражданском обществе. О романах Жорж Занд и женском вопросе упоминает не без иронии и начитанный Обломов, рассуждая мысленно о любви и женщинах. Об этом модном «вопросе» пишет свои газетные статейки бойкий журналист Пенкин.
Ольге Ильинской двадцать один год, в этом возрасте большинство девушек ее круга уже были замужем. Она постоянно думает о любви, семье, о будущем муже, вся уже погружена в эти новые идеи, высказанные в романах Жорж Занд и подхваченные Белинским и передовыми деятелями 1840-х годов. За что и хвалил ее как «тип будущей женщины» критик-демократ Д.И. Писарев: «Вся жизнь и личность Ольги составляет живой протест против зависимости женщины».
Хотя она – вовсе не забитая и очень нервная Катерина из «Грозы», пользуется полной свободой и распоряжается своими деньгами (у Ольги есть небольшое имение) при весьма нестрогом надзоре тетушки, а смысл ее жизни – деятельная любовь как долг, нравственное возрождение Обломова, его перерождение в ее идеал мужчины. Добролюбов всерьез считал Ольгу Ильинскую очередным лучом света в темном царстве, «высшим идеалом», готовым к борьбе за общее счастье.
Обломов и Штольц только помогли ее пробуждению, сознанию целей деятельной женской жизни и исканию нового идеала. Уровень ее жизненных требований очень высок, не исчерпывается обычными женскими идеалами любви, семейного счастья, детей, благоустроенного дома, денег, комфорта. Она не только красива, но и умна и образованна, обладает сильным характером, умеет упорно добиваться своего, не чужда лукавства.
Ольга готова полюбить столь же сильного и убежденного мужчину и пойти за ним на край света, но она должна его уважать, верить в его силы и идеал, решимость бороться за свою и общую правду. Ей, несмотря на все тогдашние разговоры о равенстве, хочется им руководить, «вести его вперед на пути самосовершенствования» (Д.И. Писарев), что не всякому мужчине может понравиться. Такие высокие требования к спутнику жизни показывают, что волевая Ольга, как и все «новые» девушки, и себя оценивает весьма высоко. Прислушайтесь, какая гордость и властность звучат в ее беспощадных укорах нежному и нерешительному Обломову: «Зачем мне твоя жизнь? Ты сделай, что надо… Будешь ли ты для меня тем, что мне нужно?» Она даже не задается другим, столь же правильным и необходимым для любой женщины вопросом: а будет ли она тем, что ему, мужчине, нужно?
Таким идейным борцом не пожелал быть тихий ленивый мечтатель Обломов. Не стоит забывать, что он – старый холостяк, ему уже тридцать три года, и ему так трудно и боязно менять сложившуюся жизнь и привычки. Смелость неожиданных поступков, упорство и деспотизм влюбленной Ольги, неизбежное хлопотное и дорогостоящее путешествие с нею на край света пугают его. Но их трепетная, поэтичная любовь-испытание была важна для обоих: «Ольга поняла Обломова ближе, чем понял его Штольц, ближе, чем все лица, ему преданные. Она разглядела в нем и нежность врожденную, и чистоту нрава, и русскую незлобивость, и рыцарскую способность к преданности, и решительную неспособность на какое-нибудь нечистое дело, и, наконец… разглядела в нем человека оригинального, забавного, но чистого и нисколько не презренного в своей оригинальности» (А.В. Дружинин).
Но уверенная в себе и силе обломовского чувства девушка обманулась в своих силах и расчетах на волю и твердый характер Обломова. Он боялся повседневных тревог любви, видел в ней «претрудную школу жизни». Обломов не мог и не желал становиться новым человеком и тратить жизнь на бесконечную и опасную суету борьбы за те или иные права и свободы, невозможные в России-Обломовке или же просто не нужные простому люду. Но таким сильным и идейным борцом за высокие идеалы не смог стать для Ольги и энергичный, но ограниченный приобретатель Штольц, и Гончаров в конце романа ясно говорит о нежелании задумавшейся Ольги удовлетвориться штольцевским уютным идеалом буржуазного личного счастья.
Но благодаря ей мы лучше узнали и поняли Илью Ильича Обломова, и в этом главное назначение образа Ольги Ильинской в романе, хотя и сам по себе важен этот интересный, сложный и отнюдь не только положительный (Гончаров тонко показал настойчивый деспотизм Ольги по отношению к мужчине) женский характер.

Мещанское счастье Андрея Штольца
Этот волевой персонаж романа Гончарова тоже пришел из «Мертвых душ» Гоголя, интересно соединяет и развивает черты ловкого беспринципного приобретателя Чичикова и разумного благородного дельца Костанжогло. Но и он изменился, это культурный, честный, дальновидный промышленник нового времени. Добролюбов сетовал, что Штольцев пока у нас нет, Д.И. Писарев назвал его «типом будущим», он только нарождается, но будущее ему действительно принадлежит, хотя и на время.
Недаром Андрей Иванович Штольц в конце романа с радостью говорит о начинающейся в России эпохе Великих реформ, он понимает, что пришло его время, начинается бурное развитие новой, буржуазной России и неизбежное крушение крепостной, патриархальной Обломовки. Мы даже не знаем, какого рода промышленной и торговой деятельностью он так упорно и успешно занимается, как где-то в стороне от тихих темных комнаток ленивого Обломова зарабатывает свои большие, «бешеные» деньги, да это и не важно, время все покажет. Важно, что он весь в движении, полон планов, непрерывно учится, познает жестокий мир промышленности, коммерции и финансов.
Штольц – не финансовый гений, но он смел, умен, образован, методичен и полон энергии. Он умеет находить общий язык и с крупными петербургскими чиновниками, и с купцами и промышленниками из «темного царства». Реформы развязали ему руки. Способности его, образование, суровая отцовская школа бережливости, практическая сметка, твердый разумный нрав, умение ждать и ставить перед собой вполне достижимые цели – все пригодилось в проснувшейся и двинувшейся вперед новой России эпохи Великих реформ. Государство робко и медленно пошло ему навстречу, совершенствуя громоздкий, неэффективный и склонный к повальному взяточничеству чиновничий аппарат, феодальное законодательство, отсталые армию и флот, архаичное народное просвещение. Железные дороги, пароходы, шахты, банки и акции, верфи, телеграф, шахты и прииски, заводы, винные откупа – поле деятельности для умелого и просвещенного дельца-капиталиста открывалось огромное, тогда возникли колоссальные состояния и целые династии купцов, промышленников и банкиров. В литературе от Островского до Чехова появляются новые герои: промышленник, купец, банкир, инженер, адвокат.
Дядюшка Петр Адуев в «Обыкновенной истории» был дельцом старого склада, дворянином, занявшимся промышленностью и торговлей, и таких тогда было немного, им удивлялись, их осуждали, ибо не дворянское это дело – торговать, строить железные дороги и фабрики, гонять по Волге пароходы и баржи с товарами, курить вино и добывать уголь, нефть и золото. Дворяне умели только закладывать и продавать имения и крестьян и разоряться. Люди деятельные и способные к промышленности и коммерции уходили из своего правящего, но теряющего власть и силу сословия, предпочитая реальную власть больших денег.
Штольц – просвещенный и деятельный разночинец, представитель нового, третьего сословия, умный и образованный предприниматель наступающей эпохи капитализма; большие деньги всюду открывают ему дорогу. Он поймал свою удачу. Теперь разбогатевший сын бережливого немца может жениться на русской дворянке. Пришло его время, сбылись сухощавые немецкие мечты его бережливого, сурового и сентиментального отца. Появился целый класс – образованная промышленная буржуазия, куда пошли энергичные дворяне и просвещенные купцы, честолюбивые разночинцы и освободившиеся от рабства способные крестьяне.
Гончаров делает своего героя русским немцем, противопоставляя его коренному «русаку» Обломову и вслед за Гоголем подчеркивая, что его невероятная энергия, смелые планы и разумное ведение финансовых дел не в русском характере. Но и идеал Штольца тоже какой-то нерусский, ординарный, без высоты и размаха, героики и мечты; это непрерывная мелочная работа расчетливого дельца, комфортное обустройство своей частной жизни, разумная, без страстей и безумств женитьба на красивой и образованной девушке, правильное воспитание и обучение детей, чтение хороших книг, собирание предметов искусства, хождение в театры, концерты и музеи, заграничные путешествия.
Все это очень хорошо и очень разумно, но как-то скучновато, неизбежное следствие «экономии сил души». Нет щедрого сердца, душевного порыва и увлечения, полета мечты и мысли, высокой поэзии, великой цели и большой любви, невозможной без страстей, порывов и глупостей. Недаром умная и требовательная Ольга в конце романа недовольна своим разумным семейным счастьем, своей монотонной жизнью («Как будто не все в ней есть… все тянет меня куда-то еще») с энергичным Штольцем, предается неясным мечтаниям о другой деятельности и каком-то другом мужчине.
И становится ясно, что свое разумное бескрылое счастье удачливый, но недальновидный капиталист Андрей Штольц построил на песке: завтра придет настоящий мужчина-герой, страстный, сильный и смелый, с высокими идеалами, позовет Ольгу «на край света», и она оставит детей и мужа и смело пойдет за ним, как это часто бывало в реальной русской жизни. Но и в энергичной практической деятельности Штольца есть своя немалая правда, только так, через общий материальный интерес и совместную созидательную работу, через всеобщее движение людей и капиталов, реального рынка и вхождение в мировую экономику, можно разбудить, обустроить и образовать лениво развалившуюся и дремлющую на одной шестой части мировой суши Россию-Обломовку.
«Сама жизнь и труд есть цель жизни, а не женщина», – говорит Штольц Обломову. Надо хотеть и уметь трудиться. Потом критик В.В. Розанов сетовал: «Вместо одного Штольца в России появились мириады Штольцев; Штольцы показались из всех щелей; и унесли из-под самого носа Русских все русское дело, оставив им сон и сновидение».
Так оно и случилось в начале XX века и началось еще при жизни прозорливого Гончарова. Но что же делать, если сонные Обломовы и не умеют, и не хотят делать свое дело? Штольцы ли в этом повинны? Следы их энергичной созидательной деятельности сохранились по всей стране, мы и ныне ими пользуемся. Их за многое надо благодарить. Такие умные и умелые промышленники, финансисты и инженеры во второй половине XIX строили новую торгово-промышленную Россию, расшевелили, разбудили при мудром и терпимом Александре III Обломовку, давали огромные деньги на развитие народного просвещения и культуры и стали героями произведений А.Н. Островского, Н.С. Лескова и А.П. Чехова, а потом и Максима Горького. Сам Гончаров указал, что это общее сильное движение общества в его творчестве сказалось в переходе от «Обломова» к «Обрыву»: «Между этими двумя романами есть ближайшее родственное сходство».

Обломовка на краю обрыва

Свой последний роман «Обрыв» Гончаров задумал еще в 1849 году, когда писал «Обломова». Тогда этот замысел носил характерное название «Художник», и героем его действительно был живописец-любитель Борис Павлович Райский, но названия романов Гончарова «говорящие», он впоследствии перенес главное действие своей последней книги из Петербурга в сельскую дворянскую усадьбу на приволжском обрыве и показал эпоху великого перелома в русских судьбах и русской истории. Так возникло многозначное название «Обрыв», а сам роман был напечатан в умеренно либеральном журнале «Вестник Европы» только в 1869 году.
Это была совсем другая историческая эпоха, изменилась и тема романа, и главная авторская идея, ибо другими стали Россия и русский читатель. Время Великих реформ, которое возвестил Штольц в разговоре с Обломовым, пришло, но вместе с ним появились новые проблемы и новые люди со своими смелыми идеями и грандиозными проектами всеобщих (читай – революционных) перемен. «Все молодое и свежее поколение жадно отозвалось на зов времени и приложило свои дарования и силы к злобе и работе дня. Было не до эстетических критик. А тут еще вторгнулось в общество новое явление, так называемый нигилизм, явление сложное – и заглушило, на время, конечно, чистый вкус, здравые понятия в искусстве, примешав к нему Бог знает что», – вспоминал потом Гончаров. С новыми людьми пришли и непривычные, пугавшие силой отрицания и критики эстетические суждения. «Старый мир разлагается, зазеленели новые всходы жизни – жизнь зовет к себе, открывает всем свои объятия», – говорит Райский, и автор романа со своим персонажем явно согласен. Это начавшееся в середине века смешение и столкновение старого и нового, поколений и вкусов, идей и мнений и стало главной темой романа Гончарова «Обрыв».
Романтик и художник-дилетант (то есть любитель) Борис Райский весь вышел из 1840-х годов, из студенческих кружков Московского университета, отсюда его мечтательность, идеализм, возвышенные, но очень далекие от реальной жизни стремления: «Он только оскорблялся ежеминутным и повсюдным разладом действительности с красотой своих идеалов и страдал за себя и за весь мир». А мир вокруг него жил и страдал по иным, реальным причинам.
Райский – тонкий и умный, но слабохарактерный, лишенный жизненных сил и реальных идеалов человек. Он и художник, и писатель, и любитель музыки – всюду все начинает и ничего не завершает, любит только себя и свои мечтания в искусстве, но бежит от совершенствования в ремесле художника, профессионализма, повседневной черновой работы, без которых нельзя создать картину, симфонию, роман. Он постоянно произносит красивые фразы, но дела не делает и не хочет делать, он выше этого. Таковы были многие люди 1840-х годов, о которых Обломов остроумно заметил: «Некоторым ведь больше нечего и делать, как только говорить. Есть такое призвание».
Райский – другой Обломов, только его деревня, куда он тоже по лени и беспечности не ездит, называется Малиновкой. И характер у него другой: страстный, порывистый, непостоянный, все он ходит по чужим домам, вторгается в чужие жизни и говорит, говорит… Сам Гончаров назвал Райского проснувшимся Обломовым. Но результат тот же: обломовщина, только не спокойная, а суетливая, полная разных мечтаний, фантастических планов и ненужных поступков, то есть маниловщины. Этот уже седеющий человек так и не нашел себе реального жизненного дела, не служит, не работает, не имеет семьи, у него есть только этюды, недописанные портреты, наброски, черновики, отрывки романа и сентиментального очерка «Наташа» (где отразились всем тогда известный роман А. Дюма-сына «Дама с камелиями» и гениальная опера Д. Верди «Травиата»), демонстрирующие отсутствие профессиональной школы, творческую несамостоятельность и вторичность. Впрочем, с этим «артистическим» типом 1840-х годов русского читателя познакомил уже Тургенев в романе «Рудин» (1855). Однако тургеневский герой погиб на баррикадах революционного Парижа, а поседевший Райский, в котором отразились некоторые черты Герцена и И.С. Тургенева, привольно пожил в благоустроенной бабушкой Малиновке и отправился в Италию учиться (!) искусству скульптора.
Простодушный эгоизм Райского превращает его жизнь в вечную суету, сложное торопливое безделье без упорства, терпения и подлинной цели, без реального идеала. Его красивые громкие фразы о вере в прогресс, смелых шагах искусства, человечности – общие, не имеющие реального основания и потому неестественные. Этим он отталкивает от себя не только бесстрастную петербургскую красавицу Софью Беловодову, но и умную, свободолюбивую, сильную смелым характером и высокими требованиями к жизни и любимому человеку Веру. И все же автор не превращает Райского в карикатуру и сатиру, он говорит о его хороших чертах: доброте, искреннем романтизме, понимании красоты, творчества, высоте идеалов. Этот персонаж в романе меняется, становится лучше, помогая своим родным и близким пережить горести и несчастья.
Замысел последнего романа Гончарова в том, чтобы завершить трилогию, перенеся действие «Обрыва» в Обломовку-Малиновку, в старинное житье прежних людей, здесь и столкнуть человека 1840-х годов Райского с новой жизнью и ее провозвестниками. Поэтому в книге появляется ссыльный чиновник Марк Волохов, нигилист, как их тогда называли, то есть смелый до цинизма и обычного бытового хулиганства отрицатель всех старых идеалов и ценностей, и в том числе русской классической литературы и даже Пушкина. Он как бы хвастается своей смелостью, постоянно устраивает скандалы, будоражит сонную Обломовку, разрушает ее изнутри и демонстративными выходками, и смелыми речами, и умелой тайной пропагандой, раздачей молодым учителям и местным семинаристам запрещенных книг и брошюр. Всем привычным жизненным устоям и общепринятой морали Волохов открыто бросает вызов, отрицает их, проповедуя полное отсутствие всякой морали и принципов.
Этот-то новый для русской литературы персонаж и вызвал бурю нападок на Гончарова. Все сразу решили, что в лице несимпатичного и безответственного «нигилиста» писатель сатирически изобразил весь революционно-демократический лагерь журнала «Современник» с Чернышевским и Добролюбовым во главе, да и Писарева сюда же присоединил. Никто и не вспомнил о том, что роман задуман и писался до появления этих деятелей на литературной сцене.
Критика передовых журналов и кружков, как и в случае с тургеневским Базаровым, взволнованно заговорила о карикатурности образа Марка Волохова, о клевете и даже доносе на молодое поколение, на передовых людей. Действительно, фигура Волохова у Гончарова набросана резкими и не всегда верными штрихами, видно, что новые люди автору романа не близки, мало знакомы и не совсем понятны. Хотя великодушный Райский и отдает этому сильному человеку должное: «Живой, свободный ум, самостоятельная воля, юмор…» Но для писателя важно то, что волоховы отрицали «в человеке человека – с душой, с правами на бессмертие», те принципы, идеалы и мораль, которые стали основой русского общества и народного быта. Причем Гончаров стоит не за бабушкину патриархальную мудрость (хотя понимает и ценит ее), а за положительные идеалы, по которым будет жить обновленное русское общество пореформенной эпохи.
Однако суть образа Марка Волохова – не в точном портретном сходстве, а в том, что Гончаров описал новое общественное явление как бы со стороны, сказал, что эта «новая, грядущая сила», как себя называет сам Волохов, в русской жизни есть, влияние ее увеличивается, и задал вопрос: как с нею быть, что делать? Он смело заявил в своей книге, что идеи «нигилистов» (то есть революционных демократов) тоже мираж и головная теория, но только поновее и гораздо опаснее, ибо «нигилизм» обращается со своими зажигательными призывами к людям неопытным и полуобразованным, и, прежде всего к молодежи, студентам, гимназистам и семинаристам, будоражит, вербует, организует. Да, тургеневский Базаров много живее и симпатичнее, но Волохов понятнее в своих весьма практических планах. Ответа на свой вопрос Гончаров в романе не дал, не это задача художника, но он его правильно и вовремя поставил. Это-то и сделало лирический роман «Обрыв» заметным общественным событием, вызвало споры и возражения. Пока же Гончарову ясно, что революционные демократы волоховы, объединившись на время со штольцами (то есть с либерально-прогрессивной буржуазией), разрушат беззащитную дворянскую Обломовку, покончат с привольным патриархальным житьем.
Речь идет о главном – о будущем России. Гончаров озабочен судьбой милой ему Обломовки, жаждет ее обновления и возрождения, ищет других новых людей, новых положительных героев и русских деятелей и находит их в «лесничем» Иване Тушине, сильном, честном и умном помещике новой формации, занимающемся, как и Штольц, делом, лесной торговлей и промышленностью. Но для него Тушин – это такая же неясная, далекая, еще не оформившаяся и не высказавшаяся фигура будущего, как и Марк Волохов. И вся надежда Гончарова, высказанная в «Обрыве», обращена к Тушину, Вере, Марфеньке, Викентьеву, ко всем молодым, деятельным и здоровым силам России, за ними стоящим.
Ключевыми, полными большого смысла являются в романе Гончарова образы бабушки Татьяны Марковны Бережковой и Веры. Это замечательные русские женщины, натуры сильные, смелые, глубокие, тонко чувствующие. И если бабушка вся вышла из Обломовки, является воплощением старого русского здравого смысла и житейского опыта, мудрости, самостоятельна в мыслях и поступках, «горяча к ближнему», то Вера – это уже новая женщина, с пытливым честным разумом, любящая независимость, образованная, без претензий на какую-то «новую» мораль. Райский говорит ей: «Тебя уже обвеял дух свободы, у тебя уж явилось сознание своих прав, здравые идеи». Но эти здравые идеи Вере, как и бабушке, надо выстрадать, познать их реальную цену и смысл. Жизнь готовила им обеим обычные испытания, но они все вынесли, преодолели все страдания и соблазны.
Недаром мечтатель Райский в конце романа пишет восторженный гимн русской женщине. В бабушке и Вере Гончаров увидел и показал старую и новую Россию, которая через испытания и великие потрясения медленно движется к деятельной мирной жизни. Автор этого лирического романа, как и Тургенев в «Дворянском гнезде», любит, знает и умеет передать тихую поэзию русской сельской и уездной жизни, создает разные «типы» ее обитателей: «Вся прелесть заключается в подробностях, в деревенских разных барынях, в дворовых, в картинах уездного города: все это написано рукою тонкого и ловкого мастера» (В.П. Боткин).
Мы вдруг понимаем, что эта Россия – вечная, райские и волоховы приходят в нее и уходят. В имени молодой героини писатель воплотил свою горячую и искреннюю веру в будущее Родины, из прошлого которой нельзя ничего вычеркнуть, в том числе и мирную, по-своему счастливую, поэтическую Обломовку, построенную на краю исторического обрыва.
Об этом написан не только роман «Обрыв», но и вся трилогия И.А. Гончарова. «Ведь бури, бешеные страсти не норма природы и жизни, а только переходный момент, беспорядок и зло, процесс творчества, черная работа – для выделки спокойствия и счастия в лаборатории природы», – сказано в его книге «Фрегат “Паллада”».
В это грядущее счастье великий русский писатель верил, горячо желал его своей родине и народу: «Это все минует, воздух после удушья и гроз очистится – и из этого пожара, как Феникс, возродится новая, светлая, очищенная жизнь, где будет, может быть, меньше елея, чувства и страстей – но больше правды и порядка, чем было в старой!» Поэтому мы читаем его нестареющие книги сегодня. Прав был И.С. Тургенев: «Пока останется хоть один русский, – до тех пор будут помнить Обломова».

ЛИТЕРАТУРА
И.А. Гончаров в русской критике. М., 1958.
Роман И.А. Гончарова «Обломов» в русской критике. Л., 1991.
Сахаров В.И. И.А. Гончаров в жизни и творчестве. М., 2008.